За спиной, как выстрел из пистолета:
— Товарищи курсанты!
Я крутанулся через правое плечо, метлу как карабин к ноге.
— Виноват, товарищ капитан третьего ранга.
Наш взводный Яковлев.
— С вами что?
Рядом с моим пристроил плечо Моторин:
— Расцарапал, товарищ капитан третьего ранга. В носу ковырял.
— Ага, в носу, — взводный у нас нормальный. — Ну, иди.
Ну, что сказать — молодец Моторин. Хоть в чём-то — не стал стучать.
Молодец-то молодец, но на следующее утро в умывалке, только лицо намылил, мне — бац! — кто-то по затылку, я губу разбил о кран водоразборный. Пену смахнул, головой верчу — полроты мимо шмыгает, все торопятся процедуры известные принять. У нас как — пока одни, стоя в проходе, заправляют кровати верхнего яруса, владельцы нижних — в умывалке, и все бегом, всё на ходу. А мне стало доставаться каждое утро.
Постовальчик бы решил мою проблему, но после перестановки с Чуркиным разъехались и наши кровати. Говорю Терёшкину:
— Проследи, Серёга, кто мой кумпол тревожит.
На следующее утро только мыльными ладонями по лицу провёл, мне кулак в голову прилетел — кожа на щеке лопнула, поцеловавшись с краном. Ах, туды твою!
Глаза промыл, смотрю — Терёшкин рядом фыркает.
— Серый, ну, что ж ты — поставили смотреть, а ты подслушиваешь.
Крутит круглой своей бестолковкой:
— А я что, я ничего. А ты чего?
А у меня кровь по щеке, под глазом синева разливается.
Постовал:
— Терпеть больше нельзя — надо что-то делать.
Вечером в личное время пошли с ним во второй кубрик и прямо к Моторину:
— Твоя работа? Открыто посыкиваешь побазарить?
Нас окружили ребята:
— В чём дело?
Обсудили все нюансы, дали добро на поединок. В курилке — есть и такая в роте, под крышей, приличная, в смысле размеров, по углам урны — закрылись четверо: мы с недругом, конечно, Постовал и Игорь Иванов, командир отделения Моторина. Остальные слонялись по коридору, страхуя на случай чего.
У Моторина вид сельского пройдохи — хитрые глазки и круглое мясистое лицо, напоминающее сортирного червя. Драться он не умеет, конечно. Откуда знаю? А по внешнему виду — такие в потасовку лезут по пьянке или от великой злости. Мне надо его разозлить, на это расчёт — он кинется очертя голову, и я уложу его одним ударом. Чего тут с ним прыгать, изображая Мохаммеда Али.
— Что, опарыш, звенят коленки?
Он стоял, набычившись, опустив руки, сжав кулаки. Лицо его наливалось краской. Я переступал с ноги на ногу, повадил плечами. На это тоже был расчёт. Пусть мельтешат в его глазах — он рванёт, я подставлю плечо и резко уберу. Он и уйдёт в пустоту, а потом встретиться с ударом.
Что-то медленно мой противник злостью наливается.
— О-па! — я сделал выпад и назад. — Не дрейфь, моряк ребёнка не обидит.
Стоит, сволочь, желваками играет.
— Опарыш, ты зачем женился? Ты же педик — тебя самого надо….
Он сорвался с места, промахнулся по моему плечу и напоролся подбородком на встречное движение кулака. Высоко взбрыкнул ногами — как фигурист коньками. Грохнулся спиной на кафельный пол. Затылком попытался разбить мозаичную плитку — не смог.
— Всё, — сказал я.
— Нормалёк, — сказал Постовал.
— Закончили, — подтвердил Иванов. Он был лучшим гимнастом роты, и всё поглядывал на Постовала, который на первенстве отряда получил звание кандидата в мастера по гиревому спорту. Поглядывал и прикидывал: не придётся ли драться ещё и секундантам.
— Нет, не всё, — прохрипел за моей спиной Моторин.
Он уже поднялся на четвереньки и мотал головой, пытаясь остановить вращение Земли. Опираясь на подошедшего Иванова, встал на ноги и оттолкнул его.
— Я готов, — сказал Моторин, мотая головой.
— Похвально, — сказал я, обходя его по кривой.
— Парни, кончайте, — подал голос Игорь Иванов.
— Заткнись, — посоветовал Постовал.
Противник был в моей власти — он стоял на ногах, но себя не контролировал. Я мог затащить его в гальюн (сортир) и макнуть рылом в очко — была такая мысль. Мог усадить задницей в урну, вдавить, сравняв коленки с плечами, и тогда без посторонней помощи ему оттуда не выбраться. Я мог сделать с ним всё, что угодно.
С опущенными руками в позе неандертальца, покачиваясь, стоял Моторин. И я напротив. Красивее мне было бы уйти — дело сделано. Но что-то вспыхнуло в душе — то ли обида за далёкую и незнакомую девушку, у которой запах задницы с передницей так раздражали моего противника. То ли жалость к себе пронзила сердце — даже у такого опарыша есть жена, которая, как бы её не обижали, ждёт его и, возможно, любит. А мне-то…. Мне и строчки черкнуть некому. На всем Белом Свете не нашлось ни одной девушки, пожелавшей осчастливить меня своим вниманием. Господи, где твоя справедливость?