Живот беспокойный — сразу на стол. В брюшной полости литров шесть крови. Разрыв печени и селезенки. Наверное, подрались с первым пилотом из-за стюардессы. Естественно, мои коронные две «остановки»… Через три дня — как огурчик. Самолетом страховой компании улетел во Францию. Еще через три дня из лаборатории пришел анализ: инфицирован ВИЧ. А вся наша команда — я, второй анестезиолог Таня Жуткова и обе анестезистки — работали без перчаток. В крови измарались по уши. Хирургам все по фигу — они после операции изнутри продезинфицировались.
Потом сестры долго обходили меня стороной. До тех пор, пока я не получил бланка с собственным негативным результатом, не отксерил его в десяти экземплярах и не расклеил листочки по «сестринским» хирургических корпусов.
А Изот!
Поступил ночью с непроходимостью, утром взяли — рак толстой кишки с метастазами. Кранты! После операции — наркотики, наркотики и еще раз наркотики. Неожиданно начал поправляться — умирать не собирается. Удивились, стали лучами просвечивать. Чисто. Чудеса! Выписался. А ведь мать родная рукой махнула. Впрочем, мать тоже можно понять: сынок — хронь беспробудная.
Миша усомнился в первоначальном диагнозе. Дмитриева уточнила, что лежал больной не у нас, а в 1б-й — этажом выше.
А как Боря дал наркоз армянину с огнестрельным ранением!
Прости, оговорился, знаю, дают только в долг, по морде и в рот. Наркоз проводят. Ладно, про армянина. Тот оказался совсем непростой. В квартире нашли килограмм золота. И в течение всей операции терпеливо ждали в смотровой.
Допросили свеженьким. Одурманенный армянин рассказал все как есть. Довольная бригада вернулась на Петровку, включили кассетник, а там — тишина. Микрофон сломался. Они назад, а больной уже очухался: «Нет, ребята, никого не знаю, ничего не ведаю».
А как Ася санитарила, вместо новокаина физраствор операционной сестре налила! Больной орет, а Толя его успокаивает. «Я знаю, что не больно». Так — под «крикаином» — отросток и удалили.
А борьба с курением!
Бывший главный Харитонов Аверьян Михайлович (сокращенно ХАМ) ввел очередной драконовский — на этот раз ноусмокинговый — закон. Нарушителей вылавливали, нескольких даже оштрафовали. Люба Мефодиева из травматологии — раньше нашего брата направляли в 17-ю на день-два — пишет истории в ординаторской, курит. Вдруг за дверью раздается бас Шишиной. Люба — сигарету в стол. Заходит А. Г. Все встают. «Как дела? Проблемы? Претензии к администрации?» Тут вспышка слева — в том столе рентгеновские снимки лежали.
Насилу потушили (стол — Люба успела отскочить).
Однажды Баталова поймала опасных преступников. Хирургический интерн средь бела дня возжелал медсестру. Сладострастники заперлись в туалете для больных. Больше было негде — для персонала туалета не предусмотрено. Потом они расслабились, даже закурили. У дверей сформировалась очередь. Народ волнуется: занято уже полчаса, а теперь еще дым. Пожар? Поджог?! Оперативно нашли заведующую, та не менее оперативно — плотника. Столь же оперативно прибежал плотник и выломал дверь. Эту бы оперативность, да в мирных целях! В последний момент незадачливый любовник смекнул, что дело пахнет керосином, и полез в соседнюю кабинку, но сорвался с перегородки и сломал ногу.
Сестру вышвырнули из больницы, а молодого доктора, как пострадавшую сторону, перевели в другое отделение.
Перешли на спирт.
Дядя Толя рассказывал похабные анекдоты. Галя прижималась к Боре толстой коленкой.
Я вышел в коридор. Владик последовал за мной. Стрельнул сигаретку. Чуть не расплакался.
Парень был близок к цели. На одном из последних дежурств в 17-й ему удалось затащить Леночку в буфетную. В буфетной, конечно, уютнее, чем в сортире, но изнутри она не запирается. Владик заклинил дверь полотенцем, после чего уложил девочку на кушетку и частично раздел. Леночка не сопротивлялась и почти не подавала признаков жизни. Понимая ответственность момента, Владик приступил к подготовительной игре. Прошло пять, десять минут — никакой реакции. В конце концов пьяная санитарка открыла пинком дверь, прошла мимо сплетенных тел и забрала кастрюлю с водным раствором компота.
— Ладно, хоть не Баталова.
— Да… — Владик вздохнул, — Но полтора года!
Я попросил Владика передать оставшимся, что ушел по-английски.
Послеоперационное отделение для хирургических больных. «Реанимация». ГБО. Барокамера. «Бочка».
В январе сего года мое разрешение на совместительство в балашихинской ЦРБ утратило силу. «Внешнего» аспирантам не давали. Вот я и постучался два месяца назад в эту кованую дверь с неработающим дистанционным замком и работающим переговорным устройством (судя по внешнему виду, сконструированным еще до рождения А.Г. Белла).
Меня провели в крохотную прокуренную ординаторскую.
На столе у входа громоздился отечественный персональный компьютер. Которые привел меня, лишь понаслышке знакомого с методами обработки и хранения информации, в поросячий восторг.
Клавиатуру терзала Люсия Абрамовна Фригер — полная неуклюжая коротко стриженая брюнетка с добрыми грустными глазами. За письменным столом, уставленным пустыми и полупустыми чашками баролог[8] Анжелика Петровна склонилась над историей болезни.
На подоконнике постоянно кипел чайник.
В отделение непрерывным потоком шли хирурги, урологи, гинекологи. Перевязывали, забирали или подкидывали своих больных. Постовые сестры приносили на прочтение листы назначений, испещренные нечитабельными каракулями. Терапевты упрашивали барологов провести сеансик-другой чересчур назойливым или бесперспективным пациентам. Постоянно звонил телефон. Анжелика Петровна отвечала на звонки, бегала к двери и наливала коллегам чай, так что с историей болезни дело подвигалось медленно.
Старшая сестра Анжелика Семеновна — сухощавая строгого вида дама, в прошлом известная пловчиха, объездившая полмира со сборной страны — рассказывала, как был красив Париж двадцать лет тому назад.
Меня усадили на единственное свободное место под чайником.
Анжелика Петровна извлекла из своих «загашников» банку растворимого кофе.
Анжелика Семеновна угостила присутствующих «Кентом».
В теплой дружественной атмосфере, которая с незапамятных времен установилась между нашими отделениями, мы закончили про Париж и обсудили последние кафедральные сплетни. Через пять минут Анжелика Семеновна проводила меня в подвал.
Корпус строили в десятых годах нашего столетия под научно-исследовательскую лабораторию. За все последующие пятилетки наземная часть здания многократно подвергалась реконструкции и модификации. Лишь подвал, где семьдесят дет назад разместили виварий, стоял неизменно и непоколебимо. А в подвале, несмотря ни на какие ухищрения, до сих пор стоял запах крысиного помета. Здесь находились хозяйственные, складские помещения и курсантская — со старинными шкафами, пыльными фолиантами и широким диваном. Преподаванием здесь не занимались уже лет пятнадцать. Кабинет напротив курсантской, в дверь которого постучалась Анжелика Семеновна, называют бункером.
— Войдите.
Филипп Исаевич возлежал на кушетке и курил.
Анжелика Семеновна забрала с журнального столика сигареты и вытряхнула пепельницу в ведро.
— Филипп Исаевич, вы опять за свое! Утром давление, тахикардия, а после укола…
— Одну только, честное слово! Здравствуете, Олег, — заканчивался мой четвертый год в больнице, и представления были излишни, — Чем могу служить?
— Хотел бы у вас подрабатывать.
— Что ж, люди нам нужны. Заявление с собой?
Я положил на стол заявление о совместительстве. Филипп Исаевич надел очки. Ручка заведующего на мгновение замерла в воздухе. Неужели и «внутренние» запретили?