Мы стояли за перекрестком у «Горсовета». До поселка «Объединения» отсюда еще минут пятнадцать — направо и по прямой.
— Приехали!
Коля смотрел куда-то сквозь меня ненавидящим взглядом — маленькие серые глазки на рябом лице.
Между сиденьями лежал ключ «двадцать восемь на тридцать два».
Я попытался улыбнуться и выпрыгнул из машины.
— Ну, пока!
В ответ яростно лязгнула дверь. Мотор взревел всеми своими поршнями и цилиндрами.
Глава 4
12-17 сентября 1989 года
Все еще сияя от доверенной ему ответственности, Яков-младший наложил последний шов на кожу и стал аккуратно наклеивать асептическую повязку.
Офелия Микаэловна усердно взбивала подушку на каталке.
Вот так всегда. Вчера Ваганова слиняла в двенадцать.
Сорвался поход в ЦМБ. Чем я был несказанно огорчен — профессор Дуров требует свежую статью к очередной псевдонаучной конференции. Свежая статья — свежие мысли. А где же еще черпать свежие мысли, как не в американских журналах пятилетней давности?
А сегодня я так и так дежурю в «нейрореанимации».
С ГБО пришлось завязать. Маша разрывалась между любовью и супружеским долгом. Коля привозил жену утром и встречал после работы. А я опасался встретить преждевременный конец под колесами его «КАМАЗа».
Коллектив ГБО принял мое решение с пониманием. Филипп Исаевич крепко пожал мою теплую сухую руку, Анжелика Петровна всплакнула, Анжелика Семеновна провела сравнение соответствующих отделений — не в пользу «нейрореанимации» конечно.
Нелли Алиевна сообщила мне о крутом разговоре с Машиной мамой (маму опять послали подальше). Да, наша профессорша — сильная баба! В двадцать с небольшим развелась с мужем, после чего еще сорок лет жила в гордом одиночестве (документированы эпизодические романы, да все неудачные) — и не озверела, не превратилась в старую деву-моралистку. На кафедру набирает только мужиков. Чересчур шумные или откровенно скандальные победы сотрудников покрывает своим именем. Кажется, она даже гордится специфическим имиджем «анестезиологии».
Никодим Евграфович считает, что диссертант должен быть ближе к тематическим больным. Наблюдать хотя бы некоторых из них в первые послеоперационные сутки — очень нужное и полезное дело. «И фиксируйте всю информацию!»
Заведующему «нейрореанимацией» Виталию Владиславовичу в тот момент было не до кадровых перестановок — он приходил в себя после резекции двух третей желудка в связи с кровоточащей язвой. Тем более, что доцент Силанский руководит отделением на общественных началах, то есть бесплатно.
Мы с «большой» Таней (в «нейрореанимации» есть и «маленькая» — у нее получше с чувством юмора, но хуже с грузоподъемностью) — перекинули больного на каталку и спустились на шестой этаж.
Дальше — рутина. Рутинные финские кровати. Рутинные подушечки под коленки. Рутинные мягкие ремешки на запястья — чтоб себе не навредил. Силанский не просто штатный доцент и внештатный заведующий, он великий Организатор. ЭКГ-мониторы над каждой кроватью. Вместо коротких штативов для внутривенных вливаний — две стальные струны над головой.
Через стеклянную стену, отделяющую реанимационные палаты от коридора и сестринского поста, я увидел, как запоздалый ординатор (меня дожидался) заносит последние, предвечерние дневники в компьютер.
Заведующий настаивал на рутинном использовании больничной компьютерной сети. Причем только по назначению. Вот почему он не соблазнился новыми корейскими «персоналками», а оставил старую, но в отличном состоянии, периферию. И польский принтер — чтоб не бегать по утрам в ВЦ за распечатками.
В коридоре показалась Офелия Микаэловна, которая что-то оживленно доказывала нейрохирургу Окуню — добродушному широкоплечему мужику с неизменной широкой улыбкой на широком лице. Окунь бочком зарулил в соседнюю палату к своему послеоперационному больному. Офелия Микаэловна принялась за нашего. Все не так: и скорость инфузии[11], и минутный объем дыхания, и процент кислорода во вдыхаемой смеси.
Когда фонендоскоп Вагановой коснулся груди пациента, я обеими руками вцепился в эндотрахеальную трубку. После аускультации обычно следовало подтягивание трубки на три-четыре сантиметра, и больного приходилось интубировать снова.
В той же палате лежали двое после операций на позвоночнике вполне стабильные и с минимальными назначениями. Их тумбочки ломились от термосов с домашними бульонами и морсами, банок с вареной курятиной и котлетами.
Ординатор поставил точку и провел меня в соседнюю палату, где подробно доложил о состоянии ее единственной обитательницы.
История знакомая.
Полтора месяца назад больную сорока семи лет взяли в плановом порядке на удаление внутримозговой опухоли. Опухоль оказалась злокачественной, прорастала в глубинные отделы мозга и не подлежала удалению.
После субтотальной резекции несчастная прописалась у нас. То приходила в сознание, то впадала в кому. Ее экстубировали, через пару дней снова переводили на ИВЛ и, в конце концов, наложили трахеостому[12]. Трахеостома — это надолго. Если не навсегда.
Трубку периодически меняли. В такие дни приходили эндоскописты, которых в Боткинской за глаза называют елдоскопцами. Елдоскопцы, пардон, эндоскописты приносили свои японские чемоданы, вынимали черные шланги и отмывали забитые гноем легкие.
Естественно, больная получала парентеральное[13] питание, седативные, гормональные препараты, витамины, анаболики и сосудистую терапию.
Виталий Владиславович борется до конца за каждого пациента — даже тогда, когда сам пациент прекращает бороться.
Я слушал ординатора вполуха. В полуметре от меня божественное создание поправляло бедолаге матрас. Коротенькое цветастое платьице под полупрозрачным халатом вполне благопристойной длины не скрывало ножек, которым позавидовали бы супермодели «Плейбоя». Красивые руки с тонкими запястьями и золотистым пушком на предплечьях разгладили последние складочки на простыни. Девушка выпрямилась (боже, какая грудь!), копна светло-русых волос колыхнулась назад, и моему взору предстало совсем еще детское личико с вздернутым носиком и легким румянцем на щечках. Никакой косметики.
Едва касаясь пола (что за по… ходка), фея выпорхнула из палаты. Ординатор перехватил мой взгляд.
— Очница, второй курс. Подрабатывает в «реабилитации».
Под одной крышей с «реанимацией», за одними дверями, находится «реабилитация» — перевалочный пункт между «плохо» и «очень плохо».
Здесь больные наблюдаются еще два-три дня до перевода в нейрохирургическое отделение. Реабилитационных пациентов наблюдают нейрохирурги. Они же и руководят лечебным процессом.
Ординатор уточнил, что прекрасную незнакомку зовут Белла.
Белла помогала «большой» Тане с изнуряющими рутинными поворачиваниями, вибромассажами и санациями трахеобронхиального дерева.
Я еще раз окинул взором вверенные мне палаты. Больные вылизаны, гемодинамика стабильная, диурез[14] достаточный. Неврологическим статусом пусть занимаются специалисты.
Я постучал по клавишам терминала. Дневники на четыре написаны. Чуть позже можно воспользоваться «модификатором».
Эту функцию обнаружили недавно. Удобно — меняешь дату, время, показатели АД, пульса, температуры — и новая версия старого романса готова, причем за считанные секунды. С тех пор документацию щелкали, как орешки.
Меня неудержимо тянуло в «реабилитацию». Впрочем, туда приятно зайти еще по одной причине — в двухместной палате справа выздоравливает Алахвердыева, стоившая мне многих бессонных ночей и нескольких седых волос.
Аспирантка одного из московских медицинских Вузов (коллега — всегда отягощающий фактор), Алахвердыева находилась в предродовом отпуске, когда после выдавливания очередного прыща почувствовала нарастающую слабость в ногах.
13
Исключающее введение жидкостей, питательных сред и других препаратов в желудочно-кишечный тракт