— Бегу.
Этого было достаточно. Таня подхватила черную «экстренную» сумку и устремилась к выходу.
Такая туша, но сколько прыти! Я затрусил следом. «Экстренная» сумка полегче и намного беднее «Нотфала». Но в данном случае особо изощряться и не пришлось. Новоиспеченная медсестра (несколько месяцев, как из медучилища) первый раз в жизни увидела в назначениях глюкозо-калиевую смесь.
Смешивать ничего не стала, решила ввести компоненты по очереди. Начала с хлористого калия. Вскоре больная схватилась за сердце, а виновница бросилась к телефону. Хорошо еще, что сообразила перекрыть капельницу.
Мы нашли «только» брадикардию и повышенную судорожную готовность.
Слава Богу, игла по-прежнему стояла в вене. Хлористый кальций, глюкоза с инсулином, короткая запись в истории болезни.
Если верить моему «Полету», оформить истории болезни я уже не успевал.
Дверь в «реанимацию» была приоткрыта. Бледная, как полотно, Белла чуть не сползала по стене. Во второй палате — необычная для этого времени суток иллюминация. Абашидзе. Эндотрахеальная трубка отсоединилась от респиратора. Бывает. По статистике — у каждого десятого больного на продленной ИВЛ. Быстро заметить дисконнекцию и устранить ее — все, что в таких случаях требуется. Точнее, требовалось. Судя по цвету кожных покровов и предельно расширенным зрачкам, мы давно упустили те первые пять минут, когда попытки восстановления сердечной деятельности перспективны и показаны. Аппарат уже выключили.
Я вздохнул. Таня привычным слитным движением перерезала тесемочку, извлекла трубку и накрыла девочку с головой.
— Олег Леонидович… Я зашла, а она уже…
— Садись, успокойся, — я пододвинул Белле стул и почти по-братски обнял ее за плечи.
В ординаторской сидел Силанский — в халате, американском операционном костюме и немецких белых сандалиях.
На столе валялись мои сигареты, зажигалка и медная пепельница ручной работы — подарок Баграмяна. Короче, вещественные доказательства — после резекции желудка Виталий Владиславович не выносит запаха табака и ведет планомерную борьбу с курением и курильщиками.
— Что у вас тут вообще происходит? Заходишь как в хлев — дым, вонь, света нет, на струнах всякое говно висит, — он сунул мне под нос «сопливую» эндотрахеальную трубку, — нашлась-таки, — Кругом трупы, дежурная бригада где-то гуляет.
— Вызывали в…
— Меня это не волнует! Доложите состояние пациентки, которую вы соизволили перевести в 18-е. На, — Силанский сверился с массивным хронометром «Радо» — Ноль часов сорок восемь минут. Давление, пульс, частота дыхательных движений, температура, объем инфузии, диурез — все!
Я молчал.
— Слушай, дорогой, — видимо, сказывается регулярное общение с представителями нацменьшинств, — Сейчас ты отправишься в этот «гадюшник» и будешь вылизывать больную до утра. Обмерять, поить, судна выносить — собственноручно. Я прикрепляю к ней индивидуальный пост, — длинный тонкий палец замер в трех сантиметрах от моей груди.
— А дежурство? — я повел глазами в сторону палат.
Из уст Виталии Владиславовича, обычно такого спокойного, вырвалось злобное шипение:
— Они в твоих услугах больше не нуждаются. Я остаюсь!
Моросил мелкий дождь. Под порывами ветра мой халат затрепетал белым флагом. Я поймал слетевший с головы колпак и поежился. Где ж ты, бабье лето?
С третьей спички мне удалось подпалить сигарету. Черная «семерка» Силанского по-хозяйски залезла передними колесами на тротуар.
Как там у Гиппократа? «Клянусь почитать человека, научившего меня медицине, как второго отца». Эх, папа, папа! Двадцать восьмой по счету.
Коричневый плевок легко покрыл три метра, отделявшие меня от машины, украсив лобовое стекло. Конец цитаты.
Вторым по «неотложке» сегодня дежурит Сергей Антонович Песцов из «урологии». Мы выкурили по сигарете.
К Сереже — немногословному, ироничному по отношению к советской действительности, но, в целом, доброжелательному к советским людям — в настоящий момент влекло еще и то, что он единственный из Боткинских «чистых» анестезиологов не чурался грязной реанимационной работы. Когда-то и Сережа совмещал в пресловутой «реанимации» 21-о корпуса.
Я поплакался в жилетку. Сережа посоветовал «не брать в голову, брать в рот» — стандартная Боткинская пропись. Подумав, добавил:
— Силанский знает тебе цену не хуже тебя самого. Ты ему нужен. Уже сейчас он жалеет о случившемся. Самый популярный здесь способ просить прощения — сделать вид, что ничего не произошло. Вот только… устроит ли тебя такой способ?
Вопрос риторический. Наводит на определенные размышления.
Сам Сережа уже год как не кажет носа в «нейрореанимацию». Несмотря на неоднократные и недвусмысленные намеки Силанского на катастрофическую нехватку квалифицированных кадров.
Сережа не рвется за длинным рублем. Хотя деньги ему нужны.
Недавно он купил «Запорожец» и потихоньку раздает долги со своих полутора ставок. В свободное время вмёсте с Лилей Давыдовной Рафецкой из «легочной хирургии» безвозмездно занимается статистикой. Рассчитывают нагрузку на анестезиологов различного профиля в зависимости от усредненных исходной тяжести состояния, возраста пациента, количества, продолжительности и степени сложности наркозов. Научно обосновывают необходимость градации в оплате нашего труда.
Администрацию их изыскания почему-то не приводят в бешеный восторг. Профессор Дуров тоже не понимает, зачем Сереже неприятности. «Со старой диссиденткой все ясно. Но ты! Знаешь, лучше бросай эту херню и займись делом. Защитишься. С такими-то способностями!»
Ближе к двум я поблагодарил коллег из «гадюшника» за полтора часа передышки, извинился за причиненное беспокойство и, предупредив Силанского, в гордом одиночестве откатил больную назад в 21-й корпус. Бабка никогда не сможет рассказать Виталию Владиславовичу о свежести сентябрьской ночи — моторная афазия.
Испытания двух последних часов бабка перенесла достойно. Во всяком случае, обошлось без потерь в личном составе. Конечно, она немного струхнула, когда ответственный хирург Зайчук — коренастый чернобородый мужлан в расстегнутом до пупа халате на голом торсе — ввалился в палату. Почесывая седую грудь с массивным золотым крестом, дыхнул на окружающих перегаром и прорычал: «Эта, что ли, с перитонитом? Ща посмотрим, что у нее внутри!» Обознался.
Дежурный реаниматолог Глыбова (вот кому фамилия действительно пришлась впору — похожа на Поддубного в юбке) покатывалась со смеху, изображая хриплый бас Зайчука и мычание бабки.
Силанский успокоился. Пожурил меня за неуместное гостеприимство («Мы обслуживаем свой корпус. Для экстренных случаев существует 18-е отделение реанимации. Никаких исключений! Еще один прецедент — и нас с головой накроет текучка») и за отсутствие у больной Абашидзе в момент дисконнекции ЭКГ-мониторинга. Интересно, чем бы ей помог мониторинг с Беллой за старшую? Ax, Белла, Белла… Увы, фрукт потерян навсегда. После этого душа из грязи мне стыдно будет ей в глаза посмотреть.
В полтретьего «хозяин» ушел к себе в кабинет. В три прикорнул и я. Урвал часа четыре. Потом распечатал, нарезал и подклеил дневнички. В четверть девятого сдал дежурство Силанскому.
У мужа Вероники на операции нашли тяжелый ушиб мозга и гематомиелию[17]. Медленно, но уверенно развивалась клиника восходящего отека мозга. Говоря языком больничной программы «Исор», прогноз сомнительный. Говоря по-русски, никакого.
Всех остальных пациентов я сдал, как принял.
Ни с кем не прощаясь, покинул территорию, по пожарной лестнице поднялся на крышу и примостился на бортике ограждения. Утренняя конференция начинается в восемь-тридцать. Минут пять уйдет на отчет бригады неотложки. Еще десять — на обсуждение предстоящих плановых анестезий. Следом выступают дежурные по «филиалам».