В гостиной было пусто. Из кухни доносились голоса. Разговор ни о чем. Я плюхнулся на ближайшую полуторку.
Разбудил меня запах бразильского кофе.
Полседьмого. Я потянулся. На соседней койке, строго по центру, спала Снежана. Патетически розовая от солнечных лучей, которые пробивались сквозь тюлевую занавеску.
Стараясь не шуметь, я оделся и прошел на кухню. Мишка курил у раскрытого окна. На „уголке“ валялись подушка без наволочки и одеяло.
— Как успехи?
— Как видишь.
— Не обижаешься?
— За что? Нормальный вечер. Ты меня здорово развеселил. Ну, тогда с бутылкой.
— Обычный телекинез, — я налил себе кофе, — Не проводишь подруг? Мне на службу, а они будут спать долго.
— Безработные, что ли?
— Скользящий график.
— Ладно. Далеко проводить-то?
— До двери.
Я обжегся и поставил чашку на стол.
— Пора.
Мишка выкинул сигарету и закрыл окно.
— Если я правильно понял, настала минута горького расставания.
— Еще не настала. Приходи семнадцатого. Официальные проводы.
У главного входа гостиницы „Космос“ собралась вся группа прилета. Ребята курили и обменивались вчерашними впечатлениями. Я обшарил карманы в поисках сигарет. Безрезультатно. Дурак, вчера взял только одну пачку.
Подмышкой у Леонида Никаноровича торчал блок „Кэмела“ без фильтра. Скорее всего, заморские спонсоры выделили для поощрения рядовых членов оргкомитета.
Я нагло потребовал поощрения. Косясь на мою помятую физиономию, Леонид Никанорович с треском (и скрипом) разорвал целлофановую обертку.
Группа регистрации торопливо регистрировала тех, кто не смог или не захотел предстать пред ясны очи Омара. Сверяясь со списком, союзным участникам выдавали кожаные папки „Байерн“ с фирменными блокнотами и ручками.
Из урн торчали буклеты, рекламирующие продукцию спонсоров. Шефиня раздавала ценные указания. Я прошмыгнул в туалет.
Омар застегнул ширинку, бегло оценил мое состояние и вытащил из своего саквояжа бутылку подозрительной формы.
— Что ото?
Омар показал этикетку. Сорок градусов. Мейд ин Эстониа.
— Не отравимся?
— Семи смертям не бывать…
— Откуда?
— Профессорша привезла.
— Сейчас?!
— Утром. На кафедру. „Мальчики, вы живы?“, — Омар очень похоже сымитировал игривые интонации Нелли Алиевны. „Мальчики“… Уже стукнули.
— Не ссы, — Омар открутил пробку, — Мы брились, мы умывались, мы не могли выйти из туалета. Оставила сухим пайком.
Я осторожно прополоскал горло. Ну и дрянь! Наверняка презентовал кто-то из курсантов соответствующей приписки.
К нам присоединился Тагир — маленький веселый ординатор из Дербента.
За дверью послышались шаги. Мы нырнули в свободную кабинку.
Омар запрыгнул на толчок.
— Зачем?
— Ноги же видно.
Тагир хихикнул.
И куда только их Аллах смотрит?
На открытии любого международного симпозиума, конгресса или конференции организаторы пространно благодарят спонсоров, городские власти и новое мышление, не забывая при этом упомянуть свои скромные заслуги.
Я хорошо поспал на галерке.
Второй час посвятили вопросам профессионального отбора и подготовки анестезиологов.
За бугром после четырех лет института ты никто. Или почти никто — врач общего профиля. Восхождение на медицинский Олимп начинается четырьмя годами резидентуры или, по-нашему, ординатуры. На самом деле где четырьмя, а где поменьше. Например, в Непале достаточно года. В Союзе ты считаешься „узким“ специалистом через полтора-два месяца занятий на „рабочем месте“ в ближайшей многопрофильной больнице. Рекорд, как всегда, за нами.
Да кому он вообще нужен в „совке“, этот „профессионанизм“?
Доходы всех трудящихся равны — и гениев, и бездарей. И те, и другие уверены в завтрашнем дне — ежесуточной тарелке борща, шматке сала и чекушке „Русской“. И никаких кругосветных путешествий.
Перешли к достижениям. За отчетный период Всесоюзное научное общество анестезиологов-реаниматологов приняли в ряды ВФОА. Правда, с членским взносом вышла неувязочка. Оказывается, он пропорционален количеству анестезиологов в стране. А их у нас десятки тысяч. Решение подсказал Берег Слоновой Кости, представитель которого занял очередь в кассу чуть раньше. И заплатил за пятьсот восемьдесят голов. Джентльменам верят на слово. Тем более — джентльвуманам.
Конфиденциальной информацией поделилась со мною Пахомова.
Кто не узнал правды от жизни, тот не услышит ее с высокой трибуны.
Я старался не храпеть.
К следующему перерыву в фойе развернули настоящую выставку достижений народного хозяйства. Имеются в виду американский, немецкий, шведский, голландский и подобные им народы. Расходные материалы, респираторы для всех возрастов и ситуаций, инфузионные насосы, препараты для энтерального и парентерального питания, мониторы десятков функций организма…
Я лениво листал меню прошлогоднего „Сименса“[21].
— Так быстрее, — произнес над левым ухом женский голос с чуть заметным акцентом, и миниатюрная ручка скользнула по клавишам.
Платиновая блондинка среднего роста. Аккуратная фигура.
Легкий загар. Лет двадцать пять.
— А вам неинтересно, — она перевела на меня взгляд голубых глаз.
Прибалтийка.
— Напротив, — я смотрел на нее, не отрываясь, — Нечасто встретишь коллегу с уровнем программиста.
— Пользователя.
— Может быть у вас это так называется.
Мне вспомнилась Сенкова, заведовавшая „нейрореанимацией“ до Силанского. Когда заполненная ценой невероятных усилий страница экрана исчезала в небытие — из-за технических неполадок или забывчивости пользователя, Анна Федосеевна била кулаками по клавишам, крича: „Дура, машина, дура!“
Я прикоснулся к своей плакетке с красной полосой — отличительным знаком члена оргкомитета.
— Олег Мальский, Боткинская больница, Москва, — и протянул руку.
— Светлана Фройнд, больница святой Екатерины, Франкфурт, — ее маленькая кисть легла в мою лапу.
— На Одере?
— На Майне.
Мы разговорились.
Светлана родилась и выросла в ФРГ. Ее мать и отца детьми угнали в Германию во время войны. По счастливому стечению обстоятельств они попали в американский сектор. Дети выросли, получили образование, познакомились, поженились. Дочерей воспитали русскими.
Светлана знала нашу литературу и историю, ходила в православную церковь. Давно мечтала побывать на Родине, но, помня рассказы „первой волны“ о сталинском „рае“, до поры довольствовалась другими странами. И как-то незаметно объездила весь мир.
Со Светой было интересно. Я спрашивал — она отвечала. Она спрашивала — я отвечал. После перерыва мы сели вместе. Продолжали болтать, но уже шепотом.
Корифеи из ведущих Вузов и НИИ обеих столиц в сотый раз изобретали велосипед и толкли воду в ступе. Света удивилась низкому уровню докладов. Взяв еще на полтона ниже, я коротко изложил свой взгляд на мировую анестезиологическую науку.
Шестидесятые и семидесятые — эпоха „большого скачка“ — остались позади. В непосредственной близости маячила глухая стена. Лучшие умы уже расчехлили тараны и катапульты. Впрочем, отечественной медицине не страшны никакие тупики. Арьергард планеты всей давно шлепнулся мордой в лужу, где и пребывает по сей день.
Курсанты устали сидеть и порядком проголодались.
Очередной лектор захлопнул папку. Нелли Алиевна привстала со стула. Дружная толпа ринулась в столовку, подхватив с собою нас. „Дубравушка“ превзошла все мои ожидания. Я нагружал подносы.
Кафедралы и ординаторы понимающе подмигивали — ради такой девушки стоило ломать копья.
Доклады гостей выглядели поинтереснее.
Света конспектировала, по-детски закусив нижнюю губу. Я жевал „даблминт“ и тихо балдел от ее розовых ушек, чуть вздернутого носика, тонкой шеи, золотистого пушка на плечах и крохотных ножек в простеньких, но, наверное, очень дорогих туфельках.