— Перезвоню обязательно.
Я облегчился и врастяжку выкурил сигарету.
— Привет, это опять я.
— У моей подруги квартира на «Октябрьском поле». Сейчас там гости, уйдут не раньше одиннадцати.
— Куда подъехать?
Мы подробно обсудили процедуру рандеву. Еще полных три часа.
Я набрал Пашин номер.
— Алло?
— Ты спишь что ли?
— После тяжелого дежурства.
— Ладно свистеть. Ты дежурил позавчера. Небось опять пьяный?
— Да, пьяный! Бутылка «красного» за обедом — в жопу пьяный.
— Один?
— Нет, прибыла телега блядей.
— А серьезно?
— А серьезно… голова болит. Устал. Работа зае**ла.
— Она всех зае**ла.
— Ну, конечно! Ты у нас — будущее светило советское науки.
Есть за что бороться.
— За что боролись, на то и напоролись.
— А ты поплачь.
— И поплачу.
— Ты откуда? — Паша услышал за моей спиной недовольные возгласы на фоне треска лопающихся мочевых пузырей.
— Из ресторана «3олотой дракон».
— По ресторанам ходишь… Растешь.
— Немцы организовали «пивной вечер».
— Немцы… Пиво-то немецкое?
— Баварское.
— Захвати на мою долю.
— Уже все выпили.
— А чего тогда звонишь?
— Вино на пиво это диво… Помнишь?
— Помню. А какое вино?
— Еще не знаю. Ну так как?
— Ты же все равно приедешь. Только, пожалуйста, не в одиннадцать.
— За это я ручаюсь.
— Ладно, жду.
Я поднялся в зал, поймал узкоглазого официанта и объяснил суть проблемы. Через пять минут в моем «дипломате» плескались четыре бутылки «советского шампанского».
Света и Генрих оживлено беседовали о чем-то с тем толстым, который чуть не осчастливил аспиранта Мальского двумя сотнями немецких марок.
Подняв воротник, я проскользнул к выходу.
В церкви «Нечаянная радость» шла служба. Отмолившиеся импотенты, бесплодные и просто старые девы сменялись новыми. Я не отношусь ни к одной из вышеперечисленных категории, поэтому гордо прошагал мимо.
В прихожей мы обнялись — не видели друг друга недели полторы.
— Ну, что стряслось?
— Сейчас расскажу, Я открыл «дипломат» и приготовился засунуть огнетушители в холодильник.
— Бросай свои интеллигентские замашки.
— Может, прямо из горла?
— Зачем из горла? Посуда в стенке.
С закуской было хреново. То есть вообще никак — Паша опять поругался с мамой.
— Мог бы захватить из ресторана-то.
— И ключ от квартиры, где деньги лежат?
— Остряк-самоучка.
В стенке красовались недобитки трех или четырех сервизов. Я выбрал стаканы для крюшона — самые крепкие и вместительные. На кухне Паша дробил засохший батон.
— Ну, выкладывай.
Я освободил пробку и осторожно стравил газ.
— А чего выкладывать? Обломался. Глупо так обломался, — и вкратце обрисовал ситуацию.
Паша в курсе моих амурных дел, а я осведомлен о его подвигах. Случалось привозить ему сестер из Боткинской, снятых под себя. Своих девушек предупреждал заранее. В предвкушении жестокой забавы они терпеливо ждали у подъезда. Иногда обманутые в лучших чувствах, дублерши закатывали сцены и уходили, хлопнув дверью. Но чаще оставались.
Вообще Пашина половая жизнь до сих пор остается для меня загадкой. Раз в месяц он общается с «покойной» (по его меткому выражению) супругой. Дома или у нее на даче — в зависимости от сезона. Однажды Паша познакомился с официанткой из кафе «Космос». Через полгода позвонил по вышеозначенному номеру — его любимый тест на «девичью память». И трахался с ней, пока эта мелкая, наглая и довольно страшная баба не эмигрировала в Литву.
Как-то подцепил «провалившуюся» на экзаменах в педвуз абитуриентку, которая в глубокой депрессии бесцельно бродила по Москве. Накормил, заманил домой, раздел. Абитуриентка оказалась девушкой и, после долгих уговоров, согласилась на миньет, который сотворила неумело, исцарапав Паше зубами весь член.
Апофеозом этой систематической эпизодичности стала хохлушка из Днепропетровска.
Оксана прибыла в столицу нашей Родины за покупками, остановилась у друзей мужского пола и — закономерно — подверглась групповому изнасилованию под клофелином. И все бы ничего, но с клофелином друзья переборщили. «Скорая помощь» доставила пострадавшую к Паше, который так быстро справился с коллапсом, что утром Оксана чувствовала себя прекрасно и рвалась домой. Вообще-то из реанимации выписывать не положено. Положено переводить в профильные отделения. Но, как и я, Паша нарушает приказы, когда того требуют обстоятельства. А обстоятельства веские — вечером поезд обратно в Хохляндию.
Паша выписал ее домой.
Но куда — «домой»? К друзьям-приятелям (гадам-предателям, хотя от расследований и преследований Оксана отказалась)?
Двадцать два года, смазливая. Но ему верить! Впрочем, о вкусах не спорят.
Галантный Паша провел даму по магазинам и помог потратить наличность. Между делом пополнил свои продуктовые запасы, потом всплакнул: мол, доктор одинокий, холодный, голодный, «мясо в морозилке, а приготовить некому».
С мясом — тоже своего рода тест. На способность к состраданию.
Оказалось, способна.
Я не искал сострадания. Не ждал, что Паша обхватит меня сильными руками и зарыдает на моем плече.
— Олег, я все понял. Встречи на ебле закончились личной трагедией. Бывает. И на «а» бывает, и на «я» бывает, и на «ё» бывает. А на что ты рассчитывал? «Прощай немытая Россия», немецкий паспорт, чистенькие детки — а они все сопливые, — устроенный быт?
Я пожал плечами.
— Ни на что не рассчитывал. Просто влюбился.
Паша налил по новой.
— Выпей. И не надо про святое. Нет ничего святого. Необычная ситуация. Необычная обстановка. Окажись на ее месте соотечественница — пусть добрая, умная, красивая, — ты первым делом затащил бы ее в кровать. И сразу бы успокоился.
— Не то…
— Нет? Тогда дерзай! Муж не стенка — подвинется. Не упускай девку, дожми. Судя по бесконечным звонкам твоих баб, ты не самый плохой мужик в Москве. Или боишься получить по морде?
— Это подло.
— Что подло? А с тобой всегда поступали по-джентельменски?
Паша закурил «беломорину» и поморщился.
— Мы пешки. Все решается там, — он поднял вверх указательный палец, — И наследство из Австралии, и кирпич на голову. И мораль. Здесь, — он топнул ногой по вытертому линолеуму — Нет морали. Что мы со своим жалким умишком понимаем в морали? «Не убий, не укради»? Конечно — в тюрьму посадят.
— Но ведь есть что-то…
— Что? Ты пишешь никому не нужною диссертацию — валяй, защищайся. Останешься на кафедре, потом дорастешь до доцента, даст Бог, и профессора. Будешь читать никому не нужные лекции, получать ба-альшую зарплату.
Ездить по загранкам, как Батыриха. Ты этого хочешь?
— Хотел.
— Отлично! Будут бабы — много баб. Всех по очереди в одно и то же место…
— Можно в разные.
— Или во все сразу. Зачем терять голову, связываться с иностранкой, отказываться от партийной карьеры…
— Но ты же решил выйти? — Паша полгода не платил взносы, а в ночь событий на Вильнюсском телецентре публично (дело было в компании) сжег свои партбилет.
Горел, как порох.
— А мне не надо.
— А тебе ничего не надо.
— У меня все есть.
Я обвел глазами убогую мебель и трескучий черно-белый телевизор.
— Это предел твоих мечтаний?
— Предел моих мечтании — мои мечтания. По-твоему, «тачка» последней модели, квартира на Кутузовском, вилла на Южном берегу с двухмоторным катером что-то меняют? Не это делает человека счастливым. Там, за бугром, они имеют больше. А процент депрессивных состояний, суицидов, импотенции, разводов выше, чем у нас…
Я слушал вполуха и внимательно рассматривал Пашину лысину.
Говорят, что люди, лысеющие с затылка, сексуальны; на висках — много думают, а по всему черепу — много думают о своей сексуальности. Паша лысеет со лба. Он гений афоризмов.
— И какое же твое кредо в жизни?