Ее кожа пахла пармскими фиалками. Мне так показалось, хотя я и не знаю, как они должны пахнуть.
Дездемона продолжила разговор, прерванный моим появлениям.
Об импрессионизме, авангардизме, футуризме, ансамблях «Ху» и «Кью».
Я не такой уж серый. Могу поддержать богемную беседу. Когда трезвый — минуты три.
Чтобы как-то пополнить запасы своего красноречия (и давно пересохшие стаканы присутствующих), я удалился в прихожую. «Коренной» издал недовольный звук.
В прихожей, среди сумок, пакетов и «кейсов», затерялся мой побитый временем и часами «пик», но натуральной кожи и некогда английский, «дипломат», а в нем — бутылка дагестанского коньяка.
Через полминуты я вернулся — с горящей сигаретой в зубах и бутылкой наперевес. Общество заметно оживилось. Я бочком протиснулся к Дездемоне. Молча внимал волнующему контральто прекрасной незнакомки, пожирая ее несытыми глазами.
Однако время шло, а красноречие не прибывало. Голова гудела, под веками скреб песок. Чтобы поспеть домой до полуночи, я должен был отвалить полчаса назад.
— Что ж, мне пора. Сожалею, что не смог поближе познакомиться с вашими взглядами на этот вопрос.
— Какой вопрос?
Я вздохнул.
— У меня столько вопросов к вам накопилось… Можно я буду звать вас Мона?
Она рассмеялась.
— Меня все так зовут.
— Тогда до-свидания, — на последнем слове я сделал максимальное допустимое фонетикой русского языка ударение, взял Мону за руку и начал тонуть в черных бездонных глазах.
Мона осторожно высвободила руку.
— До-свидания.
Я пожелал Мише и Ире счастливого пути и благополучного обустройства на новом месте, а потом долго и нудно трясся в метро и электричке.
Я даже не спросил Монин номер телефона. Завтра обязательно позвоню Мишке.
Платформа конечной станции была мокрой от дождя. Я попытался прикурить, закрывая экспроприированную зажигалку зонтом. Бесполезно.
Вдалеке показался рейсовый ЛИАз.
Спасаясь от ветра, я поднырнул под лестницу и споткнулся о чьи-то ноги. Присел на корточки и в кромешной тьме нащупал крупное, по-видимому, мужское, тело в ватнике. Потормошил — никакой реакции. Обшарил тело в поисках открытых мест, где можно определить пульс. Под пальцами ощущалась только одежда — плотная, мокрая и грязная.
За ноги я поволок тело на свет.
Последние запоздалые пассажиры бежали к переполненному автобусу, лавируя между легковушками.
— Эй, кто-нибудь! Помогите! Человек умирает.
Поодаль остановился одинокий тощий силуэт в плаще и шляпе.
— Позвоните «03». Автомат за углом.
Интеллигент побежал к станции. Оставалось надеяться, что он не слиняет и точно объяснит наше местонахождение.
Где-то здесь должна быть голова… вот она. Я сдернул с лица недифференцированный головной убор и вытащил из кармана свой любимый носовой платок — непосредственный контакт при дыхании «рот в рот» негигиеничен.
Я стал на колени и набрал полные легкие воздуха. В мой измученный гипоосмией[23] нос ударил турбореактивный выхлоп — куда сильнее моего собственного.
Признаки жизни налицо.
Я поднялся на ноги, вытер руки и отшвырнул платок в сторону.
— Мать твою!
Глава 5
I-2 июня I990 года
Тяжело груженый 338-й автобус плыл по Щелковскому шоссе. С кислыми физиономиями пассажиры встречали новый трудовой день — последний на этой неделе. Все, кроме меня. Я ехал на Экзамен.
Для водителей троллейбусов, а также инженеров, учителей, модельеров и актеров провинциальных театров моего возраста экзамены ассоциируются с неизбежным, оставшимся в далеком прошлом издевательством над неокрепшими умами. Похожим на визит к школьному стоматологу. Погребенным в памяти, как Хиросима и Нагасаки. Такое не должно повториться!
До недавнего времени и врачи могли десятилетиями почивать на сушеных лаврах, догадываясь о своем профессиональном уровне лишь по отзывам собутыльников. Да еще по сравнительным размерам гонораров. Система оценки не идеальная, но объективнее категорий и степеней.
Но, благодаря усилиям профессора Н.А. Батыр, ситуация коренным образом изменилась. Советские анестезиологи, став коллективными членами ВФОА, подключились к свободному обмену людьми и информацией.
В Москву приехал м-р Джефф из Оксфордского университета.
Джефф намеревается отобрать пять молодых дарований для стажировки в Англии.
Причем длительной и за счет приглашающей стороны.
Я висел на поручнях и пытался отыскать в себе страх — хотя бы в следовых концентрациях. Но его не было — без рисовки. Хорошо. Паша часто вспоминает Брюса Ли: «Зачем усиливать свои сильные стороны? Надо просто ослаблять слабые. И, в конце концов, расставаться с ними — без сожаления».
За прошедший месяц я расстался со многим. Не могу сказать, что без сожаления.
В принципе я всегда готов — к землетрясению, извержению вулкана или удачной посадке спортивного самолета на Красную площадь. Но Машиного звонка не ожидал.
Кафедра в тот день не оперировала. Но Салмонов «отгуливал» дежурство, и заведующий нейрохирургическим отделением М.А. Завулон попросил меня обеспечить удаление опухоли правого полушария.
Хирурги уже заканчивали, когда Соня позвала меня к телефону.
— Олежка, здравствуй!
— Маша! Сколько лет, сколько зим! Как поживаешь?
Соня — баба добрая. И анестезистка отменная. В навязчивом контроле не нуждается.
Мы разговорились.
Полгода назад Маша уволилась из больницы. В настоящее время нигде не работает. Ушла от Коли и живет у подруги. От меня ей нужно всего-то две упаковки сорокапроцентной глюкозы, строфантин и одноразовые шприцы.
Наверное, решила кого-то полечить.
Надо значит надо. Достанем. Дело осложнялось тем, что Маша не могла забрать лекарства по пути моего следования от Беговой к Щелковской.
Просила доставить их на дом, то есть в Кунцево. Простая. В своем амплуа.
— Слушай, это же у черта на куличках!
— Тебе совсем не хочется меня увидеть?
Дело принимало совершенно иной оборот. Что ни говори, а Маша — самая молодая и далеко не худшая из моих девочек. У меня что-то шевельнулось в душе (и не только).
— Очень хочется. Ты сама прекрасно знаешь.
Маша молчала.
— Ты приглашаешь меня… — я задержал дыхание. Может, нас разъединили? — На вечер воспоминаний? С чаем и бубликами?
— Почему именно с чаем?
— А что есть?
— А у тебя что есть?
Как назло, мой шкаф был пуст, а в кармане штанов жалобно позвякивала мелочь. Но анестезиологи славятся быстротой реакции.
— Не у тебя, а у вас.
— Зазнался.
— Ничуть. Просто подумал о твоей подруге. Она симпатичная?
— Да так… А почему ты спрашиваешь?
— Потому что мой друг очень симпатичный. То есть симпатичные. Их двое. Кстати, у тебя не найдется еще одной подруги?
Маша хмыкнула.
— Найдется. Та еще лучше.
— Отлично. Записываю адрес…
Сейчас около четырех. Работы еще минут на десять. Со6paть команду, раздать поручения, переодеться…
Договорились на шесть.
Я заглянул в операционную. Завулон стягивал перчатки.
Яблочкина зашивала кожу.
Опухоль оказалась небольшой, жизненно важных центров не затрагивала. Последние полчаса никаких наркотиков и седатиков не вводили. Экстубируем. Задышит, куда он денется!
— Соня, держись! Еще минутку.
Паша только что вошел. От зарплаты осталось сотни полторы, планы на вечер отсутствуют («У меня нет замыслов. Случай — мой замысел»).
Игоря поймал чудом. В урологии оперировать давно закончили.
Допивали последние капли.
Интерн по имени Игорь чем-то заменил для меня Старгородского. Веселый, разговорчивый, компанейский. Как и я, ценитель прекрасного. Заглазная кличка: солдат-похотинец. Совсем не похож на Мишку, да это и не нужно. Я не верю в дружеские отношения с двумя и более мужчинами. Друг у меня один — Паша. Но полезно и приятно иметь под рукой человека для повседневного общения. Товарища.