В двадцать восемь лет — студентом? В двадцать восемь лет — санитаром?! И когда же я стану врачом? В тридцать два? И врачом ли? С вашей многоступенчатой системой подготовки возни еще на две пятилетки.
К тому же я не ариец. Но и не идиот. Вижу ваше отношение к «азюлянтам[53]» — политическим и экономическим. Они отнимают у вас рабочие места, утоняют ваши автомашины, взламывают ваши особняки. Немцы уже показали миру, как можно доходчиво объяснить свои проблемы наглостью инородцев. А проблем у ФРГ скоро прибавится. На западногерманских «мерсах», равно как и на восточногерманских «трабантах», красуются стикеры «BRDDR» и «DDR». Восторг. Ликование. Посмотрим.
Но синица в руках… Я позвонил Джеффу в Оксфорд. «Не волнуйтесь. Оформляем последние бумажки. До встречи».
Еще Светина старшая сестра Нина.
Мы набивали самокрутки «Самсоном» и сокрушались об утраченных иллюзиях. Нина в молодости рисовала, сочиняла музыку, играла в любительском театре. Одаренный дилетант. Стрекоза. Потеряла двух мужей — так получилось — и осталась с двумя детьми на благотворительности.
И еще старая знакомая Алла. Приехала с малым ребенком на три недели по приглашению, да так и осталась. Живет в лагере для беженцев на четыреста марок в месяц, в свободное от ожидания неполноценного гражданства время поет в церковном хоре. Кажется, довольна. Гена остался в России соломенным вдовцом.
Бомжи на ступеньках франкфуртского метро. Те же самокрутки, французская «краснуха» (ноль семь стоят полторы марки).
Арабы, подбирающие пустые сигаретные пачки. А вдруг не пустые — чем Аллах не шутит?
Я укладывал «боевую славу» в постель, ненавязчиво уговаривая согласиться на укольчик аминазина.
Андрей довольно бесцеремонно вытащил меня из палаты.
— Везут оптотравму.
Куранов обозначает этим неологизмом собственного изобретения «авто» с массовым поступлением пострадавших.
— Сколько?
— Сказали троих.
Андрон освободил «шоковую». Перевел отравленного в мою палату.
Ответственный реаниматолог пощелкал клинками и проверил респираторы. Сестры собрали капельницы с полиглюкином.
Отделение выстраивалось в боевые порядки.
Загудел лифт.
Первым притащили мужчину лет сорока. Стонет, давление низкое. Признаков наружного кровотечения нет, живот мягкий.
Медсестра вызвала рентгенотехника. Андрон поставил центральную вену.
— Таз и оба бедра. Вроде, больше ничего.
— Отлично, — он сдернул перчатки, — Как гемодинамика?
Я подсоединил капельницу к катетеру и открыл роликовый зажим.
— Вашими молитвами.
— Как домолишься, напиши назначения.
— А ты историю. Как договорились.
— Сука мелочная.
— Халявщик фуев, — снова лязгнули железные створки, — Принимай следующего.
Я заполнил стандартный лист назначений. Андрон нашел внутрибрюшное кровотечение и вызвал хирургов.
Сколько времени теряем! Если бы сразу на четвертый этаж, уже бы разрезали.
В «шоковую» боком втиснулась Соболянская, что-то дожевывая на ходу. Подплыла к каталке. Вытерла руки об халат. Подавила зевок.
Повезло нам сегодня с ответственным хирургом.
Пока Соболянская пытала Андрона, какой у больного гемоглобин (он только через час снизится), какие лейкоциты (лаборант их еще сосчитать должен) и есть ли у нас набор для лапароцентеза (никогда и не было — ваше хозяйство), к нам подняли последнего пациента.
В коридоре возмущенно матюгнулся Федя. Мальчик лет шести.
Крайне тяжелый. Да что они, офуели там в диспетчерской?!
Нелли Алиевна любит поговорить об универсальности анестезиологической и реанимационной службы. Дескать, только в двух странах — Чехословакии и понятно какой — существуют особые «детские» анестезиологи.
Безобразие! Возрастной специализации быть не должно. Мы обязаны квалифицированно оказать неотложную помощь и недоноску, и долгожителю.
Но одного умения мало. Неплохо бы еще иметь клинки, трубки, венозные и мочевые катетеры соответствующих размеров.
— Решайте, — Куранов подтолкнул каталку к Соболянской и повернулся к мальчику, — К аппарату. Быстро!
Запыхтела «рошка». Андрон выудил из нагрудного кармана «шестерку»[54].
Сестры присвистнули.
— С веной хуже.
— У меня есть иголка под «единичку»[55], — я сорвался в «дежурку» за сумкой.
Когда вернулся, трубку уже закрепили бинтом. Андрон выслушал легкие.
— Слева гемоторакс. Может, тампонада — пульс только на сонных.
Он выпрямился и пододвинул к себе столик с использованными и чистыми подключичными наборами:
— Сейчас пунктирую.
Я кинул на живот больному одноразовую пеленку — Светин подарок — и дрожащими руками вытряхнул на нее иголку из портативного стерилизатора.
Андрон подсунул под левую лопатку мальчика кулак и вошел в плевральную полость. «Будет неудобно», — пронеслось у меня в голове.
В вену попал со второго захода. Когда клеил «подключичку», Андрон констатировал остановку сердца.
Я схватил фонендоскоп.
— Пневмоторакс!
— Справа? Ты проткнул здоровое легкое.
О, я мудак! Ведь это азы: доступ к ЦВ осуществлять только со стороны ранения.
Куранов оставил иглу торчать между ребрами — дренировать было некогда — и воткнул другую с моей стороны. Из левой плевральной полости струилась кровь, из правой под напором выходил воздух.
Я «качал» сердце, Андрон заряжал дефибриллятор. Сестры бегали с «троечками».
Одна врезалась лбом в «Арман-1»[56], который рентгенотехник бросил посреди «шоковой». И выбыла из игры.
— Где Соболянская? — ответственный хирург давно рассосалась, так ничего и не решив, — Зовите хирургов с торакотомическим набором. Непрямой массаж неэффективен.
— Дайте хоть какой-нибудь нож!
Федя оттащил легкораненую в угол и заполнил собой образовавшуюся пустоту. Распечатал трахеотомический набор со скальпелем.
Андрон обнажил сердце. Из полости перикарда хлынула темная кровь.
Подчиняясь пальцам Куранова, вялый мешок выбрасывал свое скудное содержимое в аорту и нехотя расправлялся.
— Первой отрицательной нету, — Федя виновато пожал плечами и положил трубку.
Реанимация зашла в тупик, но продолжалась еще около получаса. Мы залили кровью друг друга, пол и стены.
В шоковую заглянула Соболянская с операционной сестрой и Леной Молотило.
— Сами справляетесь?
Она понаблюдала за тупым автоматизмом наших движений. Мы хранили молчание.
— А крови сколько перелили?
— Всю, какая была и еще две банки собачьей.
Соболянская ответила мне протяжным коровьим взглядом, обиженно надула губки и, легко отодвинув «Арман» правой ягодицей, зашагала прочь.
Лена как бы невзначай потерлась грудью о мою спину.
Я уже собирался покрыть ее трехэтажным, когда Андрон с треском сорвал перчатки.
— Хватит! Ничего не поделаешь. Сам видел.
Не просто видел — сам яму выкопал.
Я сел на каталку и нашарил папиросу.
— Здесь не кури. И помой руки сначала. Людмила Михайловна! — Андрон бросился вслед за Соболянской извиниться за мою грубость и решить судьбу внутрибрюшного кровотечения.
Я поплелся в «дежурку».
— Олег Леонидович, ваша сумка, — сестра выставила мою «кормилицу» в коридор — Иголочку я помыла.
— Спасибо, Зина.
— Зоя.
Ах да, Зоя.
В дежурке я умылся ледяной водой. Прислонился лбом к залапанному зеркалу.
Скрипнула дверь.
— Олежка…
— Лен, уйди, пожалуйста!
— Лена, можно тебя на секундочку? — Андрон избавил меня от компании Молотило.
Через несколько секунд дверь скрипнула снова. Я нехотя оторвался от зеркала.
— Ну что ты скис?
— Так… Недавно читал американскую книжку про врачей, «Хирурги» называется. Там есть фраза: «У доктора на плече сидит Бог». С моего плеча он сегодня слез…
— Прекрати.