— Ну да, он так и так бы умер.
— Не обязательно. Я совсем другое хотел сказать. У тебя что, это первое осложнение?
— Нет.
— Нет… Ты выбрал самое простое решение. Оно показалось самым быстрым. Не обошел каталку с другой стороны — там стоял я. Ты… — Андрон осторожно подбирал слова, — Совершил ошибку. А ты видел медицину без ошибок?
Такое вообще возможно?
Я все глубже погружался в себя.
— Выше голову, — он потрепал меня по плечу, — Еще не вечер, а ты уже в нерабочем состоянии. Объявляю перерыв, — и вытащил из кармана двухсотграммовый пузырек.
— Не хочу.
— Командовать парадом буду я. И приведи себя в порядок.
Ожидаются гости.
— Это Ленка что ли? У нее сейчас наркоз. Ты ведь уломал Соболянскую?
— Уломал. Ничего страшного. Начнет, потом подменят. Так даже лучше. Мы пока тоже начнем.
Мы начали.
— Гостям оставь.
— Гости на самофинансировании. Кстати, загадка. Как теперь расшифровывается СССР?
— Соси сырой… э-э…
— Импровизатор. Самоуправление, самофинансирование, самоокупаемость.
— А «р»?
— Разруха.
Я криво усмехнулся.
— Уже лучше. Улыбайся, тебе идет.
Андрон снял колпак и пригладил свои три волосины.
— Тебе тоже идет.
Мы продолжили.
Лена пришла не одна. Привела анестезистку Катю Уткину. Тоже несчастную — разругалась с Кобылянским. Похоже, окончательно.
Леопольдыч для любой женщины будет ценным приобретением и, следовательно, ощутимой потерей. Высокий жилистый мужик, охотник, борец.
Спокойный, уверенный в себе, напористый. Не любит отступать. Рассказывают, когда работал в Подольской ЦРБ, на пустыре перед хирургическим корпусом одной левой раскидал троих хулиганов. Самого наглого отделал так, что парень отползал на четвереньках. А Кобылянский шел следом и пинками направлял его в сторону травмпункта. Где и обработал ссадины. Хорошее начало для дежурства.
Не лишен своеобразного шарма. Косматая борода, линялые джинсы и растоптанные кроссы. Тридцать пять лет — в самом соку. Как говорила покойница Лиля Давыдовна, могуч, вонюч и ефуч.
Последнее обстоятельство и послужило причиной разрыва. То есть, Уткину эти способности Леопольдыча вполне устраивали. Но девочка упорно не хотела признавать существования других баб. Четыре года не верила слухам. Но неожиданно заболела гепатитом — еще одна анестезиологическая профвредность — и загремела в нашу «инфекцию» — как раз напротив 21-о корпуса, где любимый служил травматологом.
С балкона второго этажа имела честь лицезреть его в процессе совращения смазливой практикантки.
Катя принесла с собой такой же пузырек. Андрон сбегал за сорокапроцентной глюкозой. Все-таки дамы. К слову, его рецепт ликера по
Склифосовскому мне тоже нравится.
* * *
Гете, Кант и Крафт-Эббинг — это просто здорово. Но Генрих прожил в Союзе больше двадцати лет и лучше Светы понимает «русскую душу». Сам такой.
Поначалу мы квасили в его подвальной рок-студии, которая располагалась неподалеку от моих апартаментов. И вскоре опустошили хозяйские погреба и бутылки, привезенные мною на продажу. Потом зачастили в пиццерию напротив. К пицце там давали хороший сушняк.
Как-то раз к нам прицепился местный наци, за свои сорок с небольшим раздувшийся от пива до неимоверных размеров. Почуял русский дух.
Генрих рванул рубаху. Совершенно не владея языком, я умудрился предотвратить кровопролитие, но настроение было подпорчено.
Реванш мы взяли чуть позже.
Генрих коллекционирует советскую военную атрибутику. Скупает все ремни, брюки, гимнастерки, фуражки и сапоги, которые наши вояки (или их дистрибьюторы) притаскивают на «блошиный» рынок.
Мы втроем со Щукиным, как могли, подобрали приличествующие солдатам советской армии аксессуары, облачились в них и на Щукинском «Ауди» отправились в Заксенхаузен. В первом попавшемся кабаке собрали внушительную аудиторию зевак. Поплакались от души: зарплата маленькая, жизнь дорогая, выпить хочется, на родину возвращаться — не очень. То есть плакались мы со Щукиным, а Генрих переводил на ломаный немецкий.
Рассказ о безбабье в части (если не считать толстой поварихи бабы Насти) вышиб самую крупную слезу. Нас напоили, накормили, не взяли ни гроша. Проводили до машины.
Мы чуть не «засыпались», когда садились в «Ауди» с детским сиденьем.
Положение спас Генрих, который сообщил провожавшим нас буршам, что баба Настя недавно родила. Вот только не знаем от кого — будет сын полка.
На обратном пути Щукин поведал, как в Баварии немецкие студенты русского происхождения решили подзаработать и подрядились статистами в кино о финале Второй Мировой. В перерыве между дублями, не снимая советской формы, походным строем и с песнями отправились в соседнюю деревню. В деревне кто-то скомандовал «вольно». Колонна распалась. Кто-то заприметил гаштет и пошел за сигаретами. Пока нашаривал мелочь в карманах гимнастерки, из окошка вылетела пачка «Мальборо». Ставни захлопнулись. Дед на инвалидной коляске крикнул по-русски: «Да здравствует великая Советская Армия!» и скрылся за углом. Улица опустела…
Мы покатывались со смеху. Не заметили, как выехали на перекрестке за черту. Справа в полуметре над землей щелкнула вспышка. Вот они какие — мало им таймеров на автостоянках, еще камер с фотоэлементами понаставили — фиксируют номера нарушителей.
Щукин сдал назад. Чуть не стукнул сверкающий сталью и перламутром джип. Облегченно вздохнул. Три последовательных снимка «на память» обошлись бы ему в сто пятьдесят марок. Квитанции потом присылают по почте.
Четыреста граммов ликера по Склифосовскому-Куранову закончились очень быстро. Андрон вздохнул и принес «шакаловки».
Еще одно гениальное изобретение Куранова, обогатившее русский устный сразу тремя терминами.
С помощью шакалки — двадцатиграммового пластикового шприца с надежно закрепленным длинным катетером на конце — «шакалят», то есть воруют спирт из процедурных кабинетов, перевязочных, операционных — отовсюду, где нет амбарного замка на двери и лишних глаз. Отовсюду, где приходится бывать по долгу службы.
Затем продукт сливают в банку, которая хранится в укромном месте, обычно в шкафчике. Теоретически за год набегает количество, достаточное для частичной оплаты ремонта квартиры или машины. Или для потенцирования отпуска. В банке Андрона уровень никогда не превышает двухсотграммовой отметки.
Я присматривался к Лене и все больше склонялся к мысли, что нет ничего невозможного. Пурква бы и не па? Можно. Нужно.
Мои размышления прервал возмущенный вопль Зои за стенкой. К этому времени я уже восстановил душевное равновесие, поэтому смело ринулся в бой. «Боевая слава» наложил кучу в умывальник. Совсем как в «Тропике рака», только там фигурировало биде в куда более приятном заведении.
Я воздержался от «тейши» в лоб — все-таки после нейрохиругической операции. Лихим захватом бросил дедка на койку.
— Фиксировать! Пятьдесят аминазина в мышцу.
Позвонили из «нефрологии». Опять претензии. Видите ли, в истории переведенного от нас больного нашли неподклеенный лист с посмертным эпикризом. В заполненном листке отсутствовали только дата и время летального исхода. Система известная — Теобальт Адольфович научно организует свой труд.
Я посоветовал коллегам внимательно читать истории болезни при переводе, а не в одиннадцать вечера. И обращаться по всем вопросам к заведующему. Утром — сейчас много работы.
Они еще будут учить нас деонтологии!
Посещение дорогой сауны произвело на меня неизгладимое впечатление. Дорогой для многосемейных, негров и «совков» — двадцать марок.
Есть и дешевле, но без того кайфа. Слово «сауна» использую, потому, что в великом и могучем более точное определение отсутствует.
Здание в индокитайском стиле: пагоды, драконы на потолке и тому подобные архитектурные излишества. Огромный бассейн внутри и сеть каналов снаружи. Мостики, вышки — прыгай, откуда хочешь. Или скользи по пластиковой трубе в лужу необходимой и достаточной емкости, спасатели наготове. Масса эффектов: подсветка, подогрев, подводный массаж, искусственные волны. В другом зале — ванны и ванночки с водой различного состава. Ванночки для ног, ванны для попы.