Я нервно продегустировал «смирновку» и остался доволен. Мона последовала моему примеру.
— А может я по своей природе бисексуален. Как это заманчиво любить существо одного с тобой вида…
— Это сексизм или мужской шовинизм?
— Маразм. Все мы выродки. У остальных млекопитающих самец похож на самку того же вида. Хотя бы внешне. От соития кобылы с жеребцом получается потомство, а с ишаком нет. У нас все наоборот.
— Кто вдохновил тебя на столь глубокие мысли?
Я встал и обошел ее кресло сзади. Положил руки на хрупкие плечи.
— Ты.
Она звонко рассмеялась и откинула голову назад.
— Это занудство. Сколько можно?
— Coito ergo sum.
Мои пальцы скользили по бархатистой шоколадной коже от маленьких ушей в обрамлении жестких кудряшек до соблазнительного выреза и назад.
— Медики не могут расстаться со своей скучной латынью даже в компании очаровательной молодой женщины. Что это означает?
— Тебе правда интересно?
— Чертовски интересно.
— Перевод приблизительно следующий, — я сильно сжал тонкую шею, по возможности избегая подъязычной кости и прочих ломких образований.
Мона смотрела на меня испуганно, зло и по-прежнему вызывающе. Ее наманикюренные коготки впились в мои запястья.
Я прикусил губу и не ослабил хватки.
В затуманенных карих глазах промелькну а мольба о пощаде… и нежности.
Я припал к ее рту. Наши языки сплелись в солоновато-горьком поцелуе. Ее руки бессильно упали вниз.
Мона начала сползать на ковер. Я опустился на колени рядом.
Она судорожно хватанула воздух. Под смуглой кожей проступила бледность.
Я прикоснулся к ее щеке. Мона поймала мою руку. По пальцам сбегала кровь.
Мона прижалась губами к вишнево-красной ладони и заплакала.
Я смутно помню, как расстегнул мириады блестящих пуговиц и освободил ее от «упряжи» незнакомой, нарочито усложненной конструкции.
Мона повернула меня на спину и грубо, нетерпеливо, отрывая кнопки и заклепки, проделала со мной то же самое.
Чуть не задыхаясь от восторга, я снова опрокинул ее на ковер и вошел в бешено вибрирующее, огнедышащее чрево.
До последнего вздоха не забуду наших ритмичных криков, наверняка перебудивших всех соседей. Дикой пляски осатанело колотящихся друг о друга лобков и неожиданной силы тонких рук, рвущих на себя мои ягодицы.
Феерического, нет, термоядерного экстаза.
Вокруг падали звезды, в ушах шумело. В Мону выплеснулись моря и океаны недосказанного, несделанного, потерянного за эти долгие месяцы.
Как бы я хотел, чтобы она сейчас забеременела! О, проклятая спираль!
Меня распирало от благодарности и нежности. Мои губы сами поползли вниз.
Но Мона осторожно отстранилась и, быстро прошагав пальчиками по моему животу, принялась ласкать и трепать поникшую плоть. Добившись желаемого результата, она оседлала меня и не слезала до полуночи.
Трахалась Мона методично и однообразно. Даже не пыталась разнообразить секс какими-либо ухищрениями. Кончала регулярно, шумно и агрессивно. Расцарапала мне всю грудь и плечи.
В конце концов я сломался.
Окинув распластанное на ковре тело скептическим взглядом, Мона пружинисто встала и ушла в спальню. Куда-то позвонила. Вернулась уже при параде. Дернула «смирновки».
— Ключи в двери. Утром забросишь в почтовый ящик.
— Ты уходишь?
— Начало неплохое, но требует продолжения. И не шути так больше, Отелло.
Глава 8
19-21 августа 1991 года
Экспресс вез меня в адлерский аэропорт. Мимо проплывали до невозможности, до умопомрачения красивые виды. Переживать больше не было сил. Я закрыл глаза, пытаясь разобраться в событиях последних месяцев.
Моя «черная» полоса закончилась в марте. Тогда со мной случился последний приступ черной меланхолии.
Чикес отваливал в Штаты. Не по институтским, кафедральным, министерским и прочим туфтово-блатным каналам. По личным. Не стажером, резидентом, регистаром — просто человеком. В перспективе гражданином. То есть не на год-два, а навсегда. Не с целью затариться шмотками и аппаратурой, да еще отложить на новую «девятку» в ржавом гараже. Просто чтобы жить.
Нельзя сказать, что судьба благоприятствовала его планам.
Филипп Исаевич — практически здоровый мужик, не считая театральных гипертонических кризов, резистентных к обзидану, но легко купируемых сигаретой, рюмкой коньяка и вниманием прекрасной половины отделения — в январе непонятно зачем решил удалить геморрой. Так сказать, последний штрих.
Хвори на копейку, но на вводном наркозе произошла остановка сердца. Такое бывает. Нечасто, но бывает. По статистике с одним больным из несколько тысяч. Чаще всего в начале или в конце анестезии. Недаром нас сравнивают с летчиками: у тех самые ответственные этапы — взлет и посадка.
Чикеса реанимировали страстно, с огоньком. Сломали ребра, распахали грудную клетку. На прямом массаже «завели».
Кому суждено быть повешенным, не утонет.
Едва оклемавшись, пострадавший устроил проводы.
В огромной пятикомнатной квартире собрался весь коллектив ГБО. От санитарок до бывших совместителей. Не хватало только Данайского — стыд глаза выел.
Традиционный любовный треугольник, продержавшись около двух лет, распался под мощными кулаками Вити Сена.
Наум Исаакович загипсовал все конечности, на всякий случай «сфотографировал» свою интактную мандибулу и нажаловался Шишиной.
Больница покатывалась со смеху, а Тамара выбирала… Выбрала бедного. На фоне тотального проституирования высоких чувств факт обнадеживающий.
Убедившись, что административных мер не последует, видимо, до Судного дня, Данайский привел на территорию Боткинской банду громил. Громилы выловили Витю, начали избивать. Витя сопротивлялся, но силы были неравными.
Выручили случайные прохожие.
И на этот раз администрация никак не отреагировала.
Данайского морально раздавил коллектив. С человеком просто перестали здороваться.
Витя лихо отплясывал с Тамарой, а я завидовал. Не Вите — из многомиллионного женского населения Союза наберется, наверное, тысяч десять красивых и порядочных одновременно. Я завидовал Чикесу.
Мои попытки вырваться из страны вечнозеленых помидоров (вечнотекущих кранов, вечнотемных подъездов) неизменно терпели крах.
М-р Кляйн оказался аферистом и третий месяц отбывал наказание в австрийской тюрьме.
Нузейли познакомил меня с неким г-ном Муршидом — почти осязаемо скользким британцем иранского происхождения. Г-н Муршид женат на русской, имеет квартиру в Москве и какой-то бизнес.
Бизнесмен уделил мне с полчаса своего драгоценного времени.
Напоил кофе и посулил работу в Ливии.
Лично я не уважаю террористов, но был готов присягнуть Каддафи хоть на Коране, хоть на «Капитале» — за две-три сотни баков в месяц и возможность сменить обстановку.
Вскоре г-н Муршид въехал на своем «саабе» в столб и загремел в 18-е отделение. Две пассажирки отделались ссадинами.
В «реанимации» г-н Муршид возмутился нашим медобслуживанием.
На соседней койке какой-то старичок неназойливо просил утку — уже минут сорок. Даже не утку — банку из-под соленых огурцов. Утки все побили, а новых не дают.
Британский подданный яростно застучал гипсом по спинке кровати, визжа: «Что ваша за культур? Мы кричим, кричим, а вы там пьяните!»
Об инциденте я узнал от Глыбовой, которая передавала мне дежурство.
Домашний адрес, телефон — все совпало. Нет, это не однофамилец. Сложный перелом правого бедра. Предстоит серьезная операция, возможно в Англии. Возможно не одна.
Я не кладу яйца в одну корзину. Были и другие прожекты.
Нашлись «друзья» в мавританском и ангольском посольствах.
Друзья пили мою водку, сладко улыбались и обещали послать копии документов дипломатической почтой. Очевидно, на фуй. Адрес привычный.
Тут меня осенило. Если не получается обычным способом — через знакомых, их знакомых и знакомых их знакомых — нужен нестандартный, в чем-то даже парадоксальный подход. То бишь официальный.