В фойе гостиницы «Интурист», переминаясь с ноги на ногу под мимолетно-презрительными взглядами швейцаров и проституток, я переписал координаты посольств остальных тридцати или сорока недоразвитых стран — наиболее вероятных потребителей «неконвертируемых» специалистов.
Началось многосерийное хождение по мукам, то бишь посольствам. Я воочию убедился, какая лавина моих сограждан обрушивается ежедневно на тамошних дежурных. Все хотели работать за рубежом.
Танзанийцы тяжело вздохнули. Кенийцы развели руками.
Угандийцы обедали. Нигерийцы великодушно бросили мои бумажки в стол. Чтобы потом использовать по назначению. Впрочем, нет. Большинству африканцев и азиатов посчастливилось томиться под гнетом колонизаторов, и они научились подтираться мягкими рулончиками или, на худой конец, салфетками «клинекс».
Игорь рассказывал о брате своего одноклассника, который «вырвался». Сам одноклассник преуспел в водном поло, поездил со сборной страны и где-то в Варшаве или Бухаресте познакомился с мулаткой. Времена были застойные, СПИДа не боялись… Девушке понравилось, и она прислала приглашение на Мадагаскар. Брат героя-любовника всю жизнь бредил ЮАР. Приглашение переделали на брата.
Уже с Мадагаскара мальчик неоднократно пытался проникнуть в землю обетованную — морем и по воздуху. Зайцем. Дуриком. Без маза. Возвращали — из морских и воздушных портов. Попал в южноафриканский полицейский компьютер.
Все еще надеется…
Но подобные маневры — только на крайняк.
Когда крайняк подступил к горлу, я дал объявление в газету. «Врач экстракласса устал от нищеты и безнадеги…» Далее в том же духе.
Добрые люди откликнулись через неделю. Позвонили на работу.
Гарантировали эмиграцию в ЮАР — просто поветрие какое-то. Продиктовали адрес своей конторы. Мытищи.
Адрес не предвещал ничего хорошего. «Контора» оказалась двухкомнатной квартирой, очевидно, арендованной у какой-нибудь оборотистой пенсионерки. На общем убогом фоне выделялись китайский кнопочный телефон и разноцветные папки, надписанные фломастером «Анкеты», «Резюме» и «Переписка». Последняя папка явно уступала остальным двум в объеме. «Добрые люди» жаждали поскорее сшибить с меня три сотни за перевод и на канцелярские расходы.
— Да я уже сам перевел. А почта… да за «тридцатник» на Марс можно послать!
— Но вы еще не видели анкету!
Анкета как анкета. Вроде тех, которыми торгуют в переходах, только отксерена почище.
Вспомнилась Юлина история о мореплавателе из Таллина, с которого за эмиграцию в Канаду вытянули в общей сложности семь «штук» баков — все скопленные честным многолетним трудом деньги. Та фирма оборудовала внушительный офис с оргтехникой, на самом деле завязала переписку с соответствующими агентствами в Новом Свете, информировала своих клиентов о подвижках, показывала ответные факсы. И так не один месяц.
В один прекрасный день они самоликвидировались. Безо всякого предупреждения. Нагрели человек двести. Кого на «стольник», кого на «кусок».
Люди попереживали и забыли. Лишь таллинский моряк — абсолютный рекордсмен по вложениям — дежурил ночами в кустах у ненавистного подъезда с двустволкой наготове.
Здесь чувствовался подобный сценарий, но, как говаривала Т. Сомакова, труба пониже и дым пожиже.
— Ребята… Если не секрет, кто вы по профессии? Случайно не врачи?
Оказалось, угадал.
Я бился о прутья. Рвался на волю. Любой ценой. Куда угодно — на разминирование Кабула, добровольцем в «горячие» точки, на эпидемию южноамериканской холеры.
Хотя нет. Вру. Все вышеперечисленное, кроме Кабула. Один из моих соратников по комитету комсомола школы г. Балашихи прямо с призывного пункта попросился в Афганистан. Прямо с призывного пункта его отправили на освидетельствование в институт Сербского.
Я продолжал вяло, но систематично обзванивать (всюду не наездишься) посольства стран третьего мира. Точнее, второго. Ведь мы «нулевая зона». Как у Пола Теру.
Моим «красным» дипломом заинтересовались йеменцы.
Посоветовали обратиться в Союзздравэкспорт — контору на шестнадцатом этаже одного из новоарбатских небоскребов, которая вербует медиков в эту ближневосточную страну.
В Союзздравэкспорте я блеснул своим английским, вскользь намекнул на чрезвычайно теплые отношения с Н.А. Батыр — в мафиозных кругах ее имя широко известно — и оставил свои координаты. За неделю собрал необходимые справки, копии и фотографии. На меня завели индивидуальную папку. И заперли ее в шкаф.
Чтобы отвлечься от черных мыслей, я принялся кадрить Глафиру.
Когда они только разбежались с Пашей, я на всякий пожарный испросил у своего лучшего друга формального согласия на роман с его бывшей лучшей подругой. Паша ничего против не имел.
Глаша следит за собой — плавание, искусственный загар. Еще в мою бытность совместителем ГБО ближе к вечеру она частенько пристраивалась в барозале под кварцевой лампой. Выждав несколько минут, я вдруг вспоминал, что мне срочно нужен гаечный ключ или отвертка. Дверь Глаша не запирала. Хихикала, но не прикрывалась.
Тело отменное, но «вывеска»… Не дотягивает и до четверти балла.
Сначала мы вспоминали за старые добрые времена. Потом мешали водку с шампанским. Танцевали в темном уголке. Глаша снимала со своей маленькой попы мои руки и смеялась. И снова пили — уже на брудершафт.
Народ стал расходиться. Мы пожелали Филиппу Исаичу удачи на новом месте и покатили в Боткинскую. Утром на службу.
Дежурный доктор Анжелика Петровна уложила Глашу в «курсантской», меня в коридоре неподалеку. Зевая, поднялась в «ординаторскую».
На раздевание Глаше понадобится минут пять.
Я запер дверь в подвал. Не слишком громко, чтоб не услышала Анжелика Петровна этажом выше. Не слишком тихо, чтобы услышала Глаша.
Чем я рискую? Потерять друга (используя Монину терминологию)? Какой она мне к черту друг! Получить в потасовке пяткой по яйцам? Это не Марьяна.
Тем не менее я учел все возможные варианты. Под простыню залезал бочком. Держа левую, блокирующую кисть наготове.
На Глаше не было даже крестика. Символическое сопротивление отняло у ночи минуты три. Да и сложно сопротивляться мужчине, не произнося ни слова.
Основатели «реанимации ГБО» связали все ее функциональные подразделения — палаты, барозалы и подвал — в единую коммуникационную систему.
С тех пор система, вместо ускорения поиска и мобилизации сотрудников, мешала оным отправлять свои физиологические потребности.
Над нашими головами висел динамик. Возможно, сейчас Анжелика Петровна уперлась ушами в селектор и жадно ловила каждый шорох.
Селекторы вошли в практику советского здравоохранения лет двадцать назад. И сразу вышли. Потому что быстро ломались. В Балашихе, например, хирургический интерн в момент имиссии перерезал провод ножницами.
У меня ножниц под рукой не оказалось. Я нашарил в темноте свободно висящий шнур и вырвал его «с мясом».
Глафира обняла меня за шею.
На следующий день шефиня вызвала незадачливого аспиранта к себе в кабинет. Предложила закругляться досрочно и занять вакантную должность ассистента. Пока вакантна.
Я согласился.
В наследство от своего предшественника хозяйственного ассистента А. Акарпина, как многие до него дезертировавшего в погоне за длинным рублем, мне достались две лекции, курация двух отделений и получение «расходных материалов». И еще опупея со списанием металлолома, догнивающего в подвалах 14-о и 20-о корпусов.
Во время очередного переезда АХЧ ЦИУ потеряла ведомости, и теперь музейное оборудование стало даже теоретически несписабельным. По нашим журналам оно числилось за анестезиологией, но для института уже не существовало. Никто не знал, что с ним делать. Никто особо не переживал по этому поводу. Помещений под мусор хватает.