— Товарищи из завода прислали к Ивану Якутову — верный, говорят, человек, надеяться можно.
— Хорошо, что вас к нему прислали, — верный человек Иван Якутов, — согласилась Надежда Константиновна.
— Иван Якутов сказал, есть женщина, умная. Отвори, говорит, перед ней настежь всю душу, она в тюрьме за рабочих сидела, а сейчас в ссылке. Надежда-апай, я вам всё открыл.
— Спасибо за доверие, Юлдашбай. Но ведь и я в ответ должна быть совсем откровенна с вами?
— Правильно говорите, Надежда-апай.
— Так вот что я скажу вам, Юлдашбай: я этого купца знаю.
Он отшатнулся. Смутное, злобное тенью прошло по лицу.
— Я догадывалась, что плохими средствами он добыл богатство, — сказала Надежда Константиновна, — а разве богатства добываются честными средствами? Ведь вы же знаете, богатства всегда от грабежей и злодейства. Напрасно всё же вы задумали его убивать. Убьёте — зашлют навечно на каторгу.
— Трусить учите? — презрительно просвистел Юлдашбай.
— Юлдашбай, вы позвали меня, чтобы поддакивала? Или чтобы своё говорила?
— Говорите своё.
— Убьёшь купца — наследники найдутся, — перешла на «ты» Надежда Константиновна. — Не остановится ни торговля, ни лесной его грабёж. Пущена машина. Да разве ты не знаешь, Юлдашбай! Слышал, царя убивали?
— Ну, слышал.
— Новый царь вступил на престол. Был Александр Второй, стал Александр Третий. И вся разница.
— Чему ты меня учишь, Надежда-апай? — тоже отвечал он на «ты». — Объясни, чему учишь?
— Борьбе. Царя, купцов не поодиночке, всех разом надо прогнать.
— То борьба, а то месть. Отец наказал. Не велишь сердцу: терпи. Отец перед глазами. В могилу его затолкали. Не могу забыть.
Он понурился. Уныние и сумрачность всё больше овладевали им.
«Юнец ещё, — думала Надежда Константиновна, глядя на его вздрагивающие ноздри и сжатый рот. — Совсем, совсем юнец. Иначе разве стал бы делиться с посторонним человеком своими сумасшедшими планами? Сказали:
Надежде-апай доверься, он и доверился, ах, юнец! Сама судьба, Юлдашбай, зовёт тебя к борьбе. Твоё несчастье зовёт. Но что это, как неверно я рассуждаю! Разве только несчастливые люди вступают на революционный путь? Я ведь вот счастлива. И подруги мои, Зина и Софья Невзоровы. И все мы вовсе не от бед пошли на борьбу. Надо осторожнее с ним, а то вот такие застенчивые и самолюбивые люди иной раз наперекор и решаются».
Они сидели и думали каждый свою думу. Неизвестно, о чём думал Хазбулатов, но отчуждённо молчал.
— Юлдашбай, ты веришь, что придёт время, прогоним царя и купцов?
— Это долго. Сейчас не хочу терпеть. Сердце жжёт.
— Как мне тебя убедить, Юлдашбай! Надо жить общей борьбой, общими пролетарскими целями! Ведь ты социал-демократ.
— Уводишь. Мать тоже уводила: смирись, Юлдашбай, перетерпи, пережди.
— Никогда не скажу я «смирись»! — вспылила Надежда Константиновна, — В твоей матери её материнский страх говорил. Ты не знаешь меня, Юлдашбай. Я не смирная. Юлдашбай, ты много читаешь? Какие ты книжки читал?
— Много книжек читал. А такую не встретил, где бы про отца было написано, что избу сожгли, сестрёнку сожгли, коня сожгли, отца в тюрьму заперли, а мать от горя зачахла.
— Стой, стой, Юлдашбай, есть книжки, в которых об этом написано!
— Может, и есть. Я про свою жизнь без книг знаю.
Он отвернулся.
— Видно, ты отталкиваешь меня, Юлдашбай, — сказала Надежда Константиновна. — Не хочешь со мной и товарищами нашими дружить.
— Как не хочу! А зачем приехал? Меня из кружка с письмом к Ивану Якутову прислали. Ехал для борьбы. А купец — моя беда, моя доля. Не умею в себе заглушить.
— Юлдашбай, можешь ты мне обещать, что ничего не сделаешь без совета со мной?
Он вперил в неё угольный взгляд, выпытывая и колеблясь. Медленно покачал головой:
— Не знаю.
— Ты прямой человек, Юлдашбай. Но всё-таки я тебя прошу: не делай ничего без совета. Юлдашбай, как по-башкирски товарищ?
— Иптэш.
— Иптэш — товарищ, запомню…
В Казани они не сошли.
Со счастливой беспечностью своих девятнадцати лет Лиза проспала Казань — и как пароход приставал, как отдавал капитан команду зычным капитанским голосом, как матрос кидал чалку, как кипела пеной под колёсами вода, — всё проспала. Проснулась — тихо, вода не шлёпает о днище, стоим. «Чем мне для начала заняться?» — думала Лиза, сладко потягиваясь после сна на пружинистом диване. «Ага, помню, помню». Она помнила уроки Татьяны Карловны, не оставлявшей и после института над ней попечения. Татьяна Карловна давала Лизе уроки светского тона: в путешествии надо менять туалеты, как требует этикет. «Пять-шесть платьев мало-мальски приличных есть у тебя?»