— Спасибо, Мария Александровна, — сказала Надя.
Другая свекровь, может, осталась бы недовольна, что мало выражено благодарности. «Спасибо». И всё. «Спасибо» — а чего стоило Марии Александровне добиться, сколько выдержки и такта в разговорах с чиновниками! Но Мария Александровна понимала свою стеснительную невестку, боящуюся пуще всего громких слов. Не вышло у них и откровенного, по душам разговора. Ждали встречи, мечтали! Надежда Константиновна после напишет Маняше: «Когда я получила письмо от Володи, что вместе с ним приедут Мария Александровна и Анюта, я очень обрадовалась и всё думала, как поговорю с Анютой и о том, и о другом. Хотелось поговорить о многом. Но когда они приехали, я чего-то совсем растерялась и растеряла все мысли».
Мария Александровна видела, понимала, что растерялась, растеряла все мысли их милая Надя. Слишком, может быть, скромная, если можно скромной быть слишком.
— Идите, иди, Надя, показывай Владимиру Ильичу Уфу, — гнала Елизавета Васильевна, догадываясь, как надо дочери побыть с Владимиром Ильичем вдвоём, как мало им времени, с каждым днём меньше. — Идите, идите. — Она легонько подталкивала Владимира Ильича к двери.
Анна Ильинична тоже ушла. Сказала, что хочет одна посмотреть город.
— Поброжу пешком по Уфе. Новый город только пешком и узнаешь, и в одиночку надо, чтобы, не отвлекаясь, глядеть.
Две матери остались одни. Елизавета Васильевна взяла было папиросы, но отложила, неуверенная, как посмотрит Мария Александровна на её курение, хорошо ли. «Не буду, пожалуй». Они знали друг друга, но редко, едва ли не впервые оставались вдвоём. Елизавета Васильевна позвала гостью вниз, посидеть в саду возле их диковинной берёзы: растёт в два ствола. Как две сестрицы-близняшки, почти от самого корня пускают ветви стволы, да такие ветви раскидистые, всегда с какой-то стороны прохладная тень от их двустволой берёзы, солнце не пробьётся сквозь густую листву.
— Посидим, отдохнём.
Мария Александровна поблагодарила, но отказалась. Узкая в три колена из двадцати пяти ступенек лестница была ей трудна.
— Тогда дома посидим, — охотно согласилась Елизавета Васильевна.
«Она живая и умная, — подумала Мария Александровна. — Недаром Володя к ней привязался».
И ещё подумала: «Она заменяет Володе меня. И, должно быть, всегда так и будет. Другая мать рядом с ним будет, она».
Эта мысль только теперь так ощутимо и материально явилась ей и почему-то поразила. «В Шушенском жили вместе. И за границу она поедет за ними. И будет там их оберегать и жалеть».
Ей хотелось сказать Елизавете Васильевне что-то приятное и значительное, и она сказала, как довольна Володиной женитьбой, как «все мы ценим Надю и любим».
Елизавета Васильевна от удовольствия засмеялась и не сдержалась — закурила всё-таки.
— Свекровина одна похвала ста похвалам равна.
— Ах, да какая же я свекровь, — никакая!
— А я не тёща тогда, — заявила Елизавета Васильевна. — Мы нашим детям друзья, вот кто мы.
— Вы правы, вот это вы правы. Вот это самое точное вы нашли определение. Спасибо, что вы чувствуете так же, как я…
Владимир Ильич и Надежда Константиновна, оба ходоки, шагали так скоро, словно взялись за полдня исходить всю Уфу. Когда Анна Ильинична заявила, что намерена в одиночку узнавать новый город, Надежда Константиновна промолчала. Она до такой степени не умела фальшивить, что не могла хоть немного солгать даже из любезности: «Анюта, зачем тебе одной идти знакомиться с городом, идём вместе».
Нет, не сказала. А если бы сказала, как удивилась бы Анна Ильинична!
С того первого мига, когда на палубе причаливающего к пристани парохода среди других пассажиров Надежда Константиновна увидела дорогое лицо, чувство острого счастья охватило её. И не покидало. Она слышала, что говорят вокруг. Говорила сама. Хлопотала, хозяйничала. Радовалась Анюте и Марии Александровне. А в душе повторялось и пело одно: «Володя, Володя, Володя».
Они ушли вдвоём из дому, почти убежали, пока не явились Цюрупа, Крохмаль, Свидерский. Непременно придут! Владимиру Ильичу до крайности нужно встретиться с ними и, как в Нижнем, Риге, Пскове, других городах, повести необходимейший разговор об «Искре» и партии, но сейчас, взявшись за руки, беспечные и свободные, они быстро шагали вдвоём центральной улицей города, застроенной купеческими особняками. Свернули где-то влево, в кривой переулок, тенистый от садов, душистый от липового цвета. Снова шли прямо, снова свернули. Вон впереди завиднелась мечеть с высокой крышей, изящно и тонко рисуясь на синем занавесе неба.