Что-то в этом способе мне не нравилось.
Харрис извинился, сказав, что пойдет в туалет, и по пути завязал оживленную беседу с хозяином. Оба смеялись, и Харрис последовал за мужчиной за стойку в его кабинет. Они закрыли дверь. Хозяин вернулся к стойке, но Харрис долго оставался в кабинете. Может быть, он использовал приватный туалет? Я разглядывал фотографии на стенах и боролся с усталостью, потягивая пиво. Мне казалось, что я могу откинуться на спинку стула и заснуть прямо в кабинке. Вместо этого я посмотрел на часы.
Девять в Берлине, час в Денвере. Я надеялся, что Мелисса и Коуди вернулись оттуда, где они были, или, по крайней мере, включили телефоны.
Когда Харрис пришел в кабинку, его лицо выглядело покрасневшим даже при свечах, а капельки пота снова появились над верхней губой.
— Фриц позволил мне воспользоваться его компьютером, чтобы проверить мою почту, — сказал он, глотнув пива. — Срочные дела в Лондоне, из-за которых мне пришлось отложить наш обед. Похоже на небольшой кризис. Власти делают мою жизнь жалкой.
— В самом деле? — спросил я, надеясь, что он не собирается сообщить мне об отмене открытия американского офиса после всего потраченного на него времени.
— Беспокоиться не о чем, — сказал он, очевидно прочитав мои мысли. — Ничего, что касается меня лично. Но вы должны знать, что в Европе сейчас 1984 год. Большой Брат[15] всегда наблюдает за теми из нас, кто осмеливается быть другим.
Я решил, что он имеет в виду менеджеров.
Харрис окликнул Фрица:
— Еще порцию, друг мой!
Пока Фриц наливал пиво и ждал, когда осядет пена, Харрис склонился ко мне и проговорил вполголоса:
— Что я ненавижу в Европе, Джек, это ползучий фашизм политкорректности. Он везде, но в основном приходит из Европейского союза в Брюсселе в форме указов. Эти ублюдки хотят контролировать, что и как мы едим, что говорим и думаем, как живем — абсолютно все. А о том, что не указывает Брюссель, заботится наше собственное правительство.
Харрис становился возбужденным и постепенно повышал голос. Я понятия не имел, о чем он говорит, но притворялся заинтересованным и надеялся, что он сосредоточит внимание на резервационном центре.
— Неужели все так скверно? — спросил я, удивленный его горячностью.
— Да! В эти дни в Англии самое худшее — быть настоящим англичанином. Поверьте, Джек, я знаю, что говорю. Я хотел бы сказать, что это чайник, который скоро выкипит, и мы вернем нашу страну, но, увы, это не так. Думаю, мы просто будем сидеть, пока правительство прибирает к рукам все.
Грудастая официантка принесла нашу телятину. Она действительно была мягкой. Это выглядело чудесно — кусок мяса размером с ладонь, покрытый ветчиной и сыром. Я здорово проголодался.
— Вы, вероятно, слышали, что я собираюсь перенести мою штаб-квартиру, — сказал Харрис с набитым телятиной ртом. — Мне нужно найти место, где я снова смогу дышать.
Наконец-то!
— Я всерьез подумываю о Колорадо, — продолжал он, наблюдая за моей реакцией.
— Это было бы фантастично, — сказал я, отложив вилку, чтобы пожать ему руку. — Мы бы охотно вас приняли.
Харрис покачал головой, словно говоря: «Еще бы!»
— Это прекрасное место, — продолжал я. — Солнце светит более трехсот дней в году. У нас есть горы и катание на лыжах, а также большой аэропорт и мэр, который поощряет международный бизнес…
— Я все это знаю, — прервал меня он. — Вам незачем рекламировать это мне. Я хорошо знаком со штатом и его властями. Я даже контактировал с некоторыми из них, хотя неофициально.
Принесли пиво, и Харрис сделал большой глоток. Он не вытер пену с верхней губы, и это меня отвлекало.
— Это замечательное место для создания семьи, — снова заговорил я. — Превосходные школы и много мест для отдыха. Позвольте показать вам… — И я полез в бумажник за фото Энджелины.
Большинство людей выразило бы притворный интерес, но Харрис был искренним. Он широко улыбнулся, глядя на снимок нашей дочери.
— Недавно появилась? — спросил он.
— Снимок сделан недели через две после родов, — ответил я. — Сейчас она уже почти ходит.
— Она ангел, как ее имя, — сказал Харрис, возвращая фото.
Я был озадачен.
— Вам, вероятно, показывают столько фотографий, что вы путаете детей.
— О чем вы? — спросил он.