— Что верно, то верно, — отозвался Сэндерс.
Я поднялся наверх.
Мелиссе дали успокоительное. Ее веки затрепетали, а рука на мгновение сжала мою руку. Я сказал медикам, что ни в чем не нуждаюсь.
Когда я спустился, шериф ушел. Моралес и Сэндерс стояли, уставясь в пол.
— Ненавижу свою работу, — сказал Сэндерс.
— Можем мы оставить вас? — обратился ко мне Моралес. — Вы не причините вреда себе или кому-нибудь еще?
Я покачал головой.
Все было кончено.
Этим вечером, когда солнце садилось, поблескивая холодными искорками на снегу и льду, а температура упала до минус десяти, я поднялся к Мелиссе в нашу темную спальню. Она еще спала. Медики сказали, что она, вероятно, проспит до утра. Тем не менее я оставил ей записку на ночном столике; я сам не узнавал свой почерк:
Я собираюсь забрать Энджелину.
Если я не вернусь, хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя всей душой. Джек.
Я сунул кольт 45-го калибра в передний правый карман моей парки. Он был тяжелым. Чтобы уравновесить груз, я положил коробку с патронами в левый карман.
В лицо ударил холод. Когда я вдохнул воздух, то почувствовал, что на моем носу образуются ледяные кристаллики. Снег скрипел под моими ботинками. Этот звук заставлял меня стискивать зубы.
Я забыл перчатки, и металлическая ручка дверцы моего джипа обожгла мне пальцы.
— Куда это ты собрался, Джек?
Я застыл. Коуди.
Он шел через мою лужайку. Его машина стояла перед домом, а я даже не заметил ее.
— Я собираюсь убить судью Морленда.
— Значит, все кончено? Они забрали ее?
— Где ты был? Я несколько дней пытался с тобой связаться.
— Я разбил свой телефон о голову одного парня.
— Мне нужно ехать.
— Вероятно, его стоит убить, — сказал Коуди. — Но не сейчас. И не тебе.
— Уйди с дороги, Коуди.
Он схватил меня за рукав парки. Я не желал его слушать. Его не было здесь, когда мы нуждались в нем, и теперь я должен сделать это сам.
— Тебе незачем ехать туда сейчас, — продолжал Коуди. — Ты все равно туда не доберешься — шериф поставил машины перед домом Морленда на случай, если ты попытаешься что-нибудь натворить. Все это приведет тебя в тюрьму.
— Мне наплевать.
— Зря. Потому что я раскрыл эту историю. Мы сможем притянуть к ответу этого сукиного сына Морленда и вернуть твою дочь.
Я заморгал.
— Каким образом?
— Со мной кое-кто, с кем ты захочешь познакомиться.
Я снова посмотрел на машину Коуди. В ней никого не было. Но я заметил то, чего не видел раньше. Машина слегка дрожала, покачиваясь из стороны в сторону.
— Он в багажнике, — объяснил Коуди. — Давай вытащим его и немного поболтаем в доме.
Глава 24
— Я представлю тебя мистеру Мак-Гуэйну, — сказал Коуди растрепанному молодому человеку, которого грубо втолкнул через парадную дверь.
Тот что-то пробормотал сквозь сжатые зубы.
— Где Мелисса? — спросил меня Коуди.
Я указал наверх.
— Под снотворным.
— Ублюдки. Она в порядке?
— Как она может быть в порядке?
— Ублюдки!
— Они пришли сегодня утром — шериф и три помощника. Судья и Гэрретт оставались в автомобиле и даже не входили.
Человечек смотрел, как мы ходим взад-вперед, словно наблюдая за теннисным матчем. По отсутствующему выражению его лица я понял, что он понятия не имеет, о чем мы говорим.
— Садись, — сказал ему Коуди, указывая на кушетку.
Маленький человечек прошаркал к ней и сел. Теперь я видел, почему он едва может говорить и двигаться. Бедняга замерз. Кожа его пожелтела, а зубы стучали так громко, что это походило на лопающийся попкорн. Он был тощим и сутулым, со скверно подстриженными каштановыми волосами, толстыми очками в роговой оправе, торчащим кадыком и старыми шрамами от прыщей на лице. Прибавьте к этому бегающий взгляд. Я чувствовал жалость и одновременно желание его ударить. На нем были шерстяная рубашка в красную клетку, мешковатые джинсы и кроксы. Он сел, взмахнув руками, и я заметил массивные золотые часы «Ролекс» на его запястье, плохо гармонирующие со всем остальным. Казалось, они весили два фунта.
На лысом затылке виднелись следы безобразного удара. Коуди, заметив, что я смотрю на него, сказал:
— Вот как я сломал свой чертов телефон.
Притащив из кухни два стула, он поставил их перед человечком. Повернув свой стул, Коуди сел на него верхом, положив руки на спинку. Его глаза блестели, а рот кривился в саркастической усмешке.