Выбрать главу

В. В. Подкольский

Три ночи

(Из летних мотивов)

I

— Вам куда ехать-то?

— Поедем со мной, барин, у меня лошадки добрые и карандас покойный!

— Не ездите с ним, барин, куда ему! Врёт он всё: лошади у него заморённые; он сейчас только на них сорок вёрст отхватал и покормить их не успел!

— Ладно, помалкивай-знай! Сам-то хорош: как до первого кабака доедет, так и заночует тут!

— А ты из непьющих, што ли? Забыл, видно, как прошедшей весной хрящовский барин тебе в загорбок-то наклал за то, что пьяный свалил его в овраг?!

Виктор Петрович Крупицын, сутуловатый господин лет сорока трёх, с нервными, подвижными чертами лица переутомлённого петербуржца, сильно близорукий, с заметной проседью на висках и в маленькой бородке, одетый в изящный светлый костюм, долго прислушивался к перебранке ямщиков у подъезда глухой железнодорожной станции, на которой он только что слез с почтового поезда. Наконец, это ему наскучило. Заметив стоявшего поодаль и не принимавшего участия в общем споре худощавого парня с апатичным выражением лица, Крупицын подошёл к нему и с двух слов, не рядясь особенно в цене, нанял его отвести в с. Размахино, за пятнадцать вёрст от станции.

Багаж был вскоре уложен. Крупицын насколько возможно удобнее расположился на свежем, ароматном сене. Лошади тронулись, и колокольчик, зазвякав, затянул свою грустно-однообразную песню.

Поправив на носу пенсне и закурив папиросу, Виктор Петрович спросил ямщика:

— Сколько времени проедем?

— Часа полтора, не больше, дорога теперь хорошая, да и жара спадает… — ответил ямщик.

Крупицын посмотрел на часы и по петербургской привычке точного распределения времени решил:

— Теперь ровно пять, значит, в половине седьмого мы будем на месте. Так, что ли?

— Знамо дело, на месте, — апатично согласился парень.

Путники замолчали. Возница сидел на козлах, немного согнувшись, и Виктору Петровичу хорошо виден был профиль его лица с устремлёнными в расстилавшуюся впереди даль глазами. Вся апатичная фигура ямщика, в рубахе какого-то неопределённого цвета, с обожжённым солнцем лицом, вполне гармонировала с неопределёнными тонами застывшей предвечерней природы, а в глазах его отражалась манящая куда-то даль и покорность собственному бессилию. Невольно следуя примеру парня, Крупицын также перевёл с его фигуры взгляд на даль и подумал: «Экое безлюдье! А дышится всё-таки легко, не то, что в Петербурге!»

Вблизи виднелся небольшой лесок с позолоченными солнцем верхушками деревьев, Стройные, молоденькие берёзки стояли правильными рядами, блистая ярко-белыми стволами и пышной зеленью листвы. «Точно институтки выстроились на торжественном акте!» — сравнил их Виктор Петрович, улыбнувшись.

Миновав лесок и выехав на открытую поляну, экипаж стал подниматься на пригорок. Вдали раскинулась деревушка, к которой величественно и медленно плыло на закат золотое солнце.

В эту минуту в левую ногу Крупицына сильно стрельнул, напомнив о себе, мучительный ревматизм, которым страдал Виктор Петрович, и сразу изменил его сравнительно благодушное настроение.

— Закат… какой это закат? — забрюзжал он про себя с недовольством и раздражением. — У нас на Стрелке гораздо лучше!.. Притом весёлая компания, заедешь в ресторан… А тут Бог знает ещё чем накормит меня милейшая Пелагея Игнатьевна!..

Вёрсты, между тем, незаметно бежали, а с ними и время. Виктор Петрович снова вынул часы и обратился к ямщику:

— Что же ты, братец мой, как плохо везёшь? Уж без четверти семь, а Размахина до сих пор не видно?

— А вот обогнём вон энтот пригорок, тутотки оно и есть, самое Размахино! — успокоил его ямщик и, точно стряхнув с себя дремоту, выпрямился на козлах и молодцевато гикнул на лошадей.

Экипаж покатился быстрее.

«Ну, вот, наконец-то я и у цели! — подумал Крупицын. — Воздух, хороший моцион, молоко, тихая, безыскусственная обстановка, как советовал доктор, всё это, кажется, здесь имеется налицо… Недаром Пелагея Игнатьевна, когда я уведомил её о своём приезде, ответила мне, что у неё на хуторе будет для меня рай земной!.. А изменилась она, я думаю? Неужто всё такая же чопорная?»

Пелагея Игнатьевна была дальней родственницей покойной матери Виктора Петровича и, раньше, живя у них в имении, помогала ей в ведении хозяйства, так как вдовая мать постоянно хворала, а по смерти её хозяйство всецело перешло в руки Пелагеи Игнатьевны. Крупицын прекрасно помнил все заботы последней о себе и о сестре, оставшихся сиротами, и как она посылала ему, когда он был студентом, в Петербург индюшек, копчёных гусей, варений и всевозможных наливок.