Я немного побаивался родителей Санны Грин. Однажды ее папа случайно услышал, как я сказал Санне, что не считаю фокусника Морриса Мейера настоящим волшебником. Он только и умеет, что надувать шары и завязывать их в различные фигуры. Он выступал на всех детских праздниках, которые устраивала община, и каждый раз делал одно и то же. Ловко, конечно, но это не волшебство. Саннин папа ухмыльнулся на переднем сиденье. А я могу объяснить, как это получается? А я сам пробовал так делать? Вот он пробовал, и шары лопались, чтоб я знал. Когда обычные люди пытаются превратить эти шары в животных, от шаров ничего не остается. Как ему удается, что эти проклятые тонкие шары не только не лопаются, но и становятся то одним фантастическим зверем, то другим, он не понимает. А если что-то нельзя понять, значит, это и есть волшебство.
Нет, господин Грин, вы не правы. Для волшебства нужна магия, что-то скрытое, то, что внезапно возникает из ниоткуда, сюрприз, а это последнее, что можно сказать об искусстве Мейера. Вот что бы я хотел сказать в тот день в темно-синем «Опеле», но мне пришло это в голову гораздо позже.
После урока фрёкен Юдит остановила меня и велела зайти к раввину.
Дверь была приоткрыта. Я медленно распахнул ее и остался стоять чуть-чуть за порогом, не зная, что делать. Раввин продолжал работать за письменным столом, не обращая на меня внимания. Через какое-то время он пробормотал нечто нечленораздельное, но, во всяком случае, дал понять, что заметил мое присутствие.
Я сел на синий офисный стул и стал осторожно вертеться из стороны в сторону. Комната была настолько мала, что не удавалось сделать полный оборот. Если я поворачивался вправо, то почти сразу же ударялся коленями о стену, а если влево, то задевал ногами нижнюю полку книжного стеллажа.
Письменный стол занимал почти всю комнату. Груды молитвенников, газетные вырезки, свисавшие со стола. По столешнице катались тубы с лекарством от головной боли, и из капсул сыпался порошок. Посреди всего этого стояла пишущая машинка, по которой раввин со злостью колотил одними указательными пальцами. На нем была белая рубашка, круглые очки и черный жилет. Подбородок украшала черная курчавая борода с седыми волосками. Иногда он вырывал бумагу из машинки и комкал ее. Пока он писал, он все время бормотал и ругался. Как они могут expect[32] от него, что он все успеет? Колонки в общинной газете. Финансовые переговоры с правлением общины. Экуменистические посиделки со священниками и имамами.
Зазвонил телефон. Раввин не ответил. Он собрал груду бумаги в пачку, ударив короткой стороной о стол, и отодвинул в сторону стопку брошюр, которая мешала добраться до степлера. И только тогда он по-настоящему осознал мое присутствие. Он наклонился над столом, взъерошил мне волосы, откинулся назад, объяснил, почему попросил меня зайти, и задал несколько вопросов. Тут опять зазвонил телефон. Раввин взял трубку, произнес: Later Sarah darling, later[33], положил трубку и опять задал вопросы, на этот раз медленнее и с большим количеством шведских слов, как будто те ответы, которые я ему только что дал, так его обескуражили, что он решил, что произошло недопонимание.
«Я-коб, — он озабоченно поглядел на меня, — я должен сказать»…
Его жена звонила, потому что они не могли иметь детей. Когда я готовился к бар-мицве, меня часто просили выйти в коридор. I need a moment here Jay[34], просил он, а потом сквозь дверь я слышал, как он говорит мягким понимающим голосом. Yes Sarah. No Sarah. I feel that way too Sarah[35].