Каторжники придумали прозвище для Хью Баррета. Они называли его «вампиром». Действительно, патологическая натура сержанта, необъяснимая жажда чужих страданий, придавали ему сходство с мрачной нежитью. Казалось, он постоянно ищет, кого бы помучить. А ещё ему нравилось, когда перед ним трепетали и заискивали. Некоторых каторжников он приучил доносить ему на других, и это вызывало немало ссор в лагере, а ссоры были «золотым дном» для Баррета: он всегда искал виновного в драке и непременно его наказывал.
Вторым пугалом Пертской каторги уже давно стал молодой солдат Джим Фридли. Это был парень гигантского роста, сильный, как пара быков. В обычном состоянии он был добродушен и ленив, едва отзывался на своё имя, а заключённых совершенно не замечал. Но весь ужас заключался в том, что Фридли хотя бы раз в неделю обязательно напивался, а пьяный делался невменяем и кровожаден не меньше Баррета. Его широкое толстое лицо наливалось чудовищной злобой, глаза делались дикими, безумными, и в тёмной его душе появлялась неутолимая жажда убийства. В таком состоянии Фридли обычно носился по лагерю поздним вечером с обнажённым тесаком или с револьвером и искал себе жертву. Бывало, он врывался в лачужки, и обитателей спасало только его неумение развернуться на узком пространстве — они успевали проскользнуть к выходу, покуда он всматривался, нацеливаясь кого-нибудь ударить или пристрелить. Однажды он выстрелил в какого-то солдата, и пуля оцарапала тому руку. Фридли спасло только отсутствие в лагере Гилмора — тот был в отпуске. Лойд же, узнав, что пострадавший согласился простить покушавшегося (не бескорыстно, но этого полковник не уточнял), поступил точно по уставу, то есть подверг нарушителя аресту на несколько дней и лишил его месячного жалованья. Расстроенный Джим недели три вовсе не пил, но потом всё началось сначала.
Прочие солдаты и офицеры охраны были вполне обычные люди и ничем не отличались от других солдат и офицеров, разве только тем, что в силу обстоятельств несли службу на каторге...
Лачужки заключённых, выстроенные неровными улочками в центральной части лагеря, были примитивными и утлыми сооружениями из толстых и тонких палок, крытые чем попало — обрезками досок, обрывками парусины, сухой травой, ветками, кусками древесной коры. Некогда здесь стояли общие бараки, каждый на сто с лишним человек, но лет за двадцать до описываемых событий произошёл большой пожар, и все деревянные строения начисто сгорели. При этом погибли и более сотни каторжников — в то время их на ночь приковывали к койкам. После этого приковывать перестали, да и железные койки сменились деревянными лежанками, а вместо бараков уцелевшие заключённые за несколько дней соорудили несколько десятков лачужек. Впоследствии решено было так всё и оставить — во-первых, на строительство новых бараков пришлось бы искать деньги, а во-вторых — начальство решило больше не селить заключённых в большие общие помещения. В прежние бараки охранники побаивались заходить: никогда ведь не знаешь, что за сюрприз найдётся у этих разбойников — сумели ведь большинство из них освободиться от цепей и выскочить из бараков во время пожара — охрана их не спасала — сами справились, а значит, у них нашлись напильники, может, и ещё что?.. Словом, нынешняя обособленность каторжников была на руку начальству — обособленность отдаляла их друг от друга, а охране проще было, в случае чего, устраивать обыски либо палками выгонять на работу тех, кто пытался от неё уклониться, скажем, прикидываясь больным.
Хижина, в которой поселился мистер Шерлок Холмс, была немного перекошена набок, но зато почти не протекала, в её новый постоялец убедился во время первого же проливного австралийского дождя. Хижина была рассчитана на двоих, но вторая лежанка в ней пока что пустовала, и нельзя сказать, чтобы новичок Пертской каторги был этим огорчён. Он и так должен был постоянно, каждую минуту помнить о своих «товарищах но несчастью». Каторжники получили в его лице превесёлое развлечение, в особенности те из них, кто оказался здесь именно благодаря его заслугам.
Ни во время работы, ни в часы вечернего отдыха, ни за завтраком, обедом или ужином, достойные обитатели каторги не оставляли в покое своего давнего врага. Насмешливые вопросы, язвительные замечания, колкие шутки звучали вокруг него ежеминутно. Он изредка отвечал на них, причём так, что у шутника надолго пропадала охота упражнять своё остроумие. Но чаще издевательства оставались без ответа — Шерлок Холмс не реагировал на них, будто вовсе их не слышал.