Выбрать главу

Светлана Кекова

«ТРИ ПАМЯТИ, ТРИ КРОВИ, ТРИ ЛЮБВИ…»

* * *

Стало время крещальной купелью, и теперь, через тысячу лет, вижу я над пустой колыбелью тихий, влажный, раздробленный свет.
Наше прошлое было ошибкой, и теперь ты меня не зови — пусть мерцает над бедною зыбкой образок материнской любви.

* * *

В предместьях Берлина звучала шарманка, в зелёной бутылке дымился боржом, и память моя, как консервная банка, была продырявлена ржавым ножом.
Я вспомнила всё — и кораблик бумажный в ташкентском арыке и грецкий орех, и, с детства пропитанный звуками — влажный, отважный, прямой, упоительный грех.
Был мир, как окно перед смертью, распахнут, и смутно я видела: где-то вдали резные фигуры набоковских шахмат в смешных сюртуках по обочине шли.
Сквозь поздние слёзы (куда же их денешь), сквозь взрослую правду и детскую ложь ты видишь: уже ничего не изменишь и словом своим никого не спасёшь.
Ты знаешь ли, сколько словесных жемчужин разбросано в мире под хохот и свист? Спроси у соседа: кому же он нужен — набоковский Лужин, слепой шахматист?

* * *

Спят скелеты листьев в культурном слое. Пляшет куст лещины, как древний грек. Обрывая осень на полуслове, начинает сыпаться первый снег.
Запотело утром воды зерцало, и портрет зимы отразился в нём. А совсем недавно листва мерцала, отливая золотом и огнём.
Что же? Ливень листьев — не плод раздумий, отблистал на воле — и был таков. И лежит любовь среди юных мумий фараонов, ибисов и быков.
Египтянин выйдет на волжский берег — пусть томится время в гробу пустом! Он поклон отвесит, и рыба жерех голубой ледок разобьёт хвостом.

* * *

Три памяти, три крови, три любви: Одна тоскует в сердце юной девой, Другая смотрит грозной королевой И заставляет прихоти свои Нас исполнять. И мы, её рабы, В слезах целуем узкий след судьбы. Но третья приближается любовь, Она грозит тоской и самосудом, Пока ещё струит вторая кровь Ток благодати по больным сосудам. Блестит луна в седой её косе, Загадочна, как смерть, её природа, И месяцы — стальные оси года — Вращаются, как спицы в колесе.

* * *

Мы таинственным даром владеем — И Орфей не спускается в ад. Но растениям, как лицедеям, Дан приказ начинать маскарад.
В этом райском преддверии ада Раздевается клёнов толпа, Ты под льющийся вальс листопада Повторяешь нехитрые па.
Всё невидимым солнцем согрето, Еле движется рыба в реке, Мир бредёт, как безумная Грета, С котелком и корзинкой в руке.
А зима ухмыляется нагло, Приподняв подведённую бровь: «Воля к власти над словом ослабла И покинула душу любовь».
И художник с кричащей палитрой, Тайно любящий краску одну, Как Орфей, не сумеет молитвой Усмирить ледяную волну.
Но, небесному пению вторя, Где-то в жизни и в смерти иной, Лик блаженства с морщинами горя, Как светило, взойдёт надо мной.

* * *

Осень приготовит нам коктейли: солнце, ветер, листьев вороха… Но уже сказал Владимир Вейдле: «Наступают сумерки стиха».
Это значит, что цветок и птица дарят нам напрасные труды, что уже не может воплотиться солнце в капле дождевой воды.
Только мы с тобою, как ни странно, спим без снов до самого утра, и летят созревшие каштаны в воды Иордана и Днепра.

* * *

Всё в природе приходит в движение, и выходит в лесу на амвон иерей, запрещённый в служении — потерявший величие клён.