— Ва алейкум салам.
Шариф, Эмин и Ибрашка вышли на берег, чтобы приятель не мочил ноги. Аскер поздоровался с каждым за руку. Некоторое время велся неразборчивый разговор. Шариф кивнул на Ника, Аскер отрицательно мотнул головой.
— Приняли за своего, — тихо сказал Мирон.
Единственного черноволосого в четверке «умников» (четверке — включая, естественно, Луизу, без нее не было бы и тройки), Ника периодически принимали за южанина. Насколько он знал, таких кровей в роду не водилось. Николай Иванович Иванов — даже не считая отчества, фамилия говорила о происхождении больше любых слов. Хотя…
Мирон тоже был Иванов — по написанию. Ударение на второй слог досталось, по его утверждению, от родственников-болгар. Ник допускал, что Мирон это придумал, имея особый взгляд на историю. А Луиза была Иваневич, по отцу тоже русская. В общем, национальности — дело темное, едва копнешь — засыплет. Как говорил классик, поскреби русского — найдешь татарина. Аналогично можно сказать про всех. Не будь перемешивания, человечество бы давно выродилось. Но проблема существовала, и национальная мозоль периодически кровоточила. На том и строилась дружба ИванОва, ИвАнова, Иваневич и Магомедова (это такой северокавказский Иванов), что в национальном вопросе они никогда не переходили на личности.
Поняв, что с распростертыми объятиями здесь не примут, и в чужой лагерь в ночь компания не пойдет, земляки Аскера по-братски попрощались с ним, а остальным сообщили:
— Мы не в обиде, понимаем, хотите одни побыть. Хорошо вам отдохнуть. Будет скучно — приходите.
Подмигнув «русалкам», гости ушли по мелководью.
Аскер рассказал:
— С Шарифом еще пять человек, их наняли куда-то в охрану, завтра должны приступить. Работа, говорят, может быть опасной, поэтому в последний день решили расслабиться. Видят, тут девчонки… Но все в порядке, проблем не будет.
Озерную муть облизывали подступающие сумерки, потянуло прохладой.
— Где их носит? — Фаня вышла на берег, взгляд рыскнул по округе, а руки обхватили зябко передернувшееся мокрое тело. Особенно досаждал купальник, где с алых треугольников текло по коже, вызывая волны пупырышек. Переодеться в сухое на местности, где с одной стороны озеро, а с другой ровное поле, было негде.
— Коля, — ее глаза нашли Ника, — поставьте с ребятами палатки.
Бизончик, занятый переворачиванием шампуров, оскалился:
— Думаешь, сумеют?
— Разберемся, — буркнул Аскер.
Пока они разбирались, Рита и Фаня склонились над огрызавшимся на капающий жир мангалом, откуда веяло теплом.
Палаток оказалось три — две маленькие и семейная на несколько человек. Маленькие сами превратились в хлипкие пирамидки, стоило достать их из круглых упаковок — каркасы состояли из пружинящих трубок. При сборке большой понадобилась смекалка. Здесь каркас собирался из коротких планок, они вставлялись друг в друга и создавали сложные арочные конструкции. Место под палатки определил Мирон — на площадке, что возвышалась над остальным берегом на пару десятков сантиметров. Вроде бы мелочь…
— От дождя, — пояснил Мирон.
Рита уважительно кивнула и, прихватив кроссовки и белый спортивный костюм с загогулиной дорогого бренда, на карачках вползла в первую же поставленную палатку. Тонкие стенки зашатались от возни внутри. Фаня с таким же белым и на посторонний взгляд ничем, кроме трилистника вместо загогулины, не отличавшимся костюмом шагнула к другой палатке. На полпути она в задумчивости остановилась и попросила, прислушиваясь к чему-то:
— Коля, вытри мне, пожалуйста, спину и везде, где мокро.
Бизончик хрюкнул от застрявшего в горле смешка. Оленька ткнула его локтем, Фаня с укором покачала головой.
Ник стоически принял протянутый носовой платок — других тряпок, кроме одежды и брезентовых упаковок от палаток, в лагере не было. Фаня повернулась спиной, Ник поднял руку… и теперь уже все услышали дерганный взвывающий шум — от неумения водителя газовать. Кидавшийся грязью стальной жук рос на глазах, зигзагообразная траектория сначала выглядела смешно. Когда она выровнялась, сидевшие на корточках Бизончик с Оленькой вскочили на ноги, выглянувшая Рита не выдержала:
— Ослепли, что ли?!
Красный внедорожник летел прямо на лагерь. Ник испытал нечто вроде экстаза самоубийцы, когда роковой порез сделан, и ничего не изменишь — через миг тебя сметут и раздавят, все кончено. А глаза вдруг замечают красоту картины — алый ореол светила, и как оно медленно тонет за забором далекого леса, и битву фиолетовых облаков с сиреневыми, и окрашенную в траур почву в позолоте упавших колосьев…