Чтобы не смущать Луизу, Ник завел отвлекающий разговор с клевавшим носом Аскером, явно не выспавшимся.
— Чем ночью занимался?
— Земляки приехали. Разве поспишь, когда десять человек в двух комнатах…
Мирон толкнул его в бок:
— О существовании гостиниц твои сородичи не подозревают?
— А мне, например, — Аскер смерил его высокомерным взглядом, — непонятно, почему я должен платить за гостиницу, если приехал в город, где можно остановиться у своих.
— А если ты не один?
«Не один». Каждый в этот момент представил одно и то же. Три пары глаз синхронно сошлись впереди на дужке очков в русых волосах за подголовником.
— Если «не один» — другое дело, — отчеканил Аскер. — А они на работу.
Мирон хмыкнул:
— Городской рынок переполнен, даже один новый торговец — конкурент остальным, а тут…
— Вроде бы в охрану, — сообщил Аскер. — Парни молодые, боевые. Говорят, получили задаток.
Тема исчерпалась, и на время ничего не было слышно, кроме шушуканья с последнего ряда. Доносившийся оттуда шепот иногда разбавлялся слюнявым причмокиванием. Анфиса и Юрец впередисидящих не стеснялись, лозунг «брать от жизни все» в этой компании ставился выше прочих.
Толик периодически косился на соседку — то на лицо, то на ноги, то куда-то посередине. На очередной яме машину качнуло, на пару секунд салон страшно накренился влево. Снаружи донесся визг, внутри все повалились друг на друга — пристегиваться в чистом поле никому не пришло в голову. Луиза с детским вскриком приникла к Толику.
Всего на миг. Когда она отпрянула, руки вцепились в рукоять над головой, а на щеках расплылось красное море. Отнюдь не в географическом смысле.
Болтавшиеся с боков машины Рита и Оленька едва удержались на подножках.
— Еще одна такая тренировка, и мы научимся летать!
— А я уже, — прилетело с крыши.
Об истинности заявления сообщил предварявший его удар мягкого о твердое — настолько жесткий, что тряхнуло всех.
Толик улыбнулся, машина пошла ровнее. Теперь водитель тоже смотрел исключительно на дорогу, но в салонном зеркале отображались глаза — масляные, глумливо-задумчивые.
— Водить умеешь? — спросил он, похлопав ладонями по рулю.
— Нет. — Луиза глядела только вперед.
— Научить? Ничего сложного. Смотри, коробка — автомат, поэтому всего две педали … Чего улыбаешься?
— Ничего.
— Нечестно смеяться над ближним и не объяснять причину. Правило хорошего тона.
Луиза смилостивилась:
— Из-за педали. Случай из детства вспомнился. Я не находила проверочного слова, написала через «и». Фаня нашла сразу. «Педаль? — переспросила она. — Через „е“, от слова „пендель“».
— Ау, сестренка, — донеслось с крыши, — тебя с собой взяли не семейные тайны разбалтывать.
— А ты уши не грей! — Толик повысил голос. — Не тебе рассказывают.
— Разве это тайна? — одновременно удивилась Луиза.
— Это комплимент, — вставил Юрец. Оказывается, он тоже слушал, хотя занимался Анфисой.
Удар пятки в крышу призвал к вниманию:
— Коля, ты здесь самый рассудительный, скажи, в каком свете выставляет меня эта история?
Ник вздрогнул. Ответить правдой, что малограмотной самодуршей, нельзя. Фаня — человек злопамятный, тайны хранит, пока выгодно. Когда момент наступал, она больно била, знакомя посторонних с чужими скелетами в шкафу. По этому поводу у Ника было, что вспомнить. То есть, что хотелось забыть. Давным-давно, в младших классах, мальчишки в школе сказали, что одна девчонка из тех, что постарше, за денежку дает себя потрогать.
«Показать ее? — спросили его. — Только если тоже пойдешь».
«А вы ходили?»
«А то! Не сдрейфишь?»
Взять «на слабо» в начальных классах можно любого, иммунитет вырабатывается позднее.
«А то!» — «рисанулся» Ник перед приятелями. И обратного пути, как потом ни тянул он время, не было.
На ушах можно было жарить колбасу, когда выслеженный объект на время оказался один, и дрожащие руки протянули озвученную знакомыми пацанами сумму — карманные деньги за месяц и несколько сэкономленных завтраков. Колени тряслись. То, что творилось на лице, не описать прилично, а уж как бесновалось внутри…
Девушка — а как иначе назвать девчонку на несколько лет старше? — оказалась темноволосой, грудастой, умевшей мгновенно перетекать из смешливости в агрессивную серьезность. Пышность форм придавала особый шарм, он убаюкивал взгляд на пухлых обводах, еще не определившихся: толстеть дальше, подождать или вовсе завязать с этим делом. Широко расставленные глаза, острый подбородок, чувственный рот — это отметилось позже, вскользь, поскольку главным было и оставалось созревшее искушавшее тело.