Выбрать главу

Калиас толкнул его сзади: — Быстрее, дурачок, быстрее. Беги, пока еще цел.

Внезапно он оставил Полиникоса  и вернулся к Хореону. Торговец выглядел ужасно. Изо рта с выбитыми зубами на подбородок стекала кровь, смешанная с соусом. Лицо его побагровело от ярости и боли, вены вздулись, глаза, когда-то выпученные, теперь почти вылезли из орбит, ямочки на щеках провалились.

Он жестом подозвал слугу.

— Я задыхаюсь!  — закричал он.

Его окружали друзья и слуги. Один из них обнажил грудь под одеждой, остальные лили ему на голову воду, все сбивчиво наперебой что-то говорили.  Калиас встал между ними, искоса наблюдая, не вышел ли уже Полиникос из зала.

Полиникос прошел через двор в сопровождении афинян.

Слуги расступились перед ними, они предположили, что один из пирующих был болен и возвращался домой. Полиникос действительно выглядел больным, был смертельно бледен, рот его был сжат, он ничего не говорил, только дрожал всем телом.

Когда ни вышли на улицу Клеомен закричал: — Что ты наделал, безумец?!

— Я только жалею, что не пробил ему череп.

— Если бы ты это  сделал, ты бы не вышел  оттуда живым. И мне было бы наплевать на тебя.

Килон заговорил:  — Клеомен, возвращайся на пир, не надо, чтобы тебя увидели с ним.

— А  как насчет тебя, Килон?

— Я старый и мне нечего опасаться. Они не посмеют поднять на меня руку.

В этот момент их догнал четвертый человек.  Это был Калиас, запыхавшийся, усталый, пыхтящий как кузнечные меха

— Возвращайтесь назад, афиняне, — сказал он, — я сам сопровожу его, чтобы… чтобы…

Калиас остановился на пол-слове, чтобы отдышаться.

— Ты друг Полиникоса?

— Да. Боги наказали меня этой дружбой, в каком-то смысле? Это так и есть.

— Тогда объясни ему, что он не должен оставаться в Коринфе ни минутой дольше. Ты понимаешь?

— Я понимаю? Из-за Хореона!  Он выйдет в море через час или около того. Меня зовут Калиас.

— Лучше через полчаса, Калиас.

— Я понял! Так будет лучше, афиняне.

Они расстались. Внезапно Полиникос, которого тащил Калиас, дернулся и  остановился

— Зачем мне бежать, что я наделал, скажите мне?

Калиас поднял обе руки к небу: — О боги! — простонал он. — Он все еще спрашивает, зачем.  Он разбил кубком голову самому знатному  гражданину Коринфа, оскорбил члена совета и брата правителя города и спрашивает, зачем. Разве ты не заметил, дурак, что никто из гостей  не  посмел сказать ни слова, когда этот негодяй убил своего мальчишку-раба? Никто! Ты понимаешь?! Хотя, убив человека на симпозиуме, он сильно оскорбил и обидел всех пирующих.

— О каком оскорблении может идти речь … Ты видела этого мальчика, Калиас?

— И чего тебе беспокоит этот иноземный раб, дурак, дурак, трижды дурак!

 — Не оскорбляйте меня сейчас, Калиас, не называйте меня дураком, мне и так тошно! —  Полиникос был очень расстроен. — Ну-ну, а если  вы  такой мудрый, и все знаете, то скажите, как это из-за меня вы выбрались из этой дыры целым и невредимым. Как?

— А, вот так, драгоценный господин. Когда ты вышел из усадьбы, он уже отдавал приказ слугам Агамена задержать тебя. Но я поймал его за руку. — Не делай этого, Агамен, — сказал я ему. — И Агамен повиновался тебе?

— Я сказал ему, что ты сын архонта  и двоюродный брат Поликрата Самосского, ты понимаешь, ты, кузен Поликрата.

— Я?

— Да, ты.

Полиникос был так удивлен, что немного расслабился: — Но это же неправда! — прошептал он.

— Конечно, это неправда. Но Агамен опешил, остановился и позволил тебе уйти живым.  Победителя Игр еще можно арестовать, но родственника одного из самых богатых эллинских правителей Агамен не посмел тронуть.

— Хорошо, а если он узнает, что это не правда.

— Конечно, узнает, но прежде чем они опомнятся, от того, чем я заморочил им голову, пройдет полчаса, а может быть и час. Так что сейчас ты должен бежать. Скорее всего, они не знают, где ты живешь, а может, и знают,

Так что у тебя еще есть время. Клянусь всеми богами, мне кажется, я уже слышу  шаги преследователей

Некоторое время они прислушивались, но издали до них не доносилось, ни звука. Калиас глубоко вздохнул.

— Да!  Я жертвую собой ради тебя, я лгу, спасая тебя, будто я твой отец, а ты  возмущаешься, когда я называю тебя  дураком.  О, справедливость!