— Это ненадежное дело, — сказал он, наконец. — Отчим не имеет право принимать решения о продаже семьи. Эта прерогатива принадлежит отцу. Закон, правда, об этом умалчивает.
Терпнос пожал плечами.
— Даже если это и так, откуда они узнают об этом? Ведь это же всего лишь одна глупая женщина и маленькие дети. С ними не хотят знаться даже собаки.
Хореон устремил на него свои большие, вечно налитые кровью глаза.
— Что ты имеешь против этих людей?
Терпнос опустил глаза.
— Я ничего не имею против них, Хореон. Хотя они меня и оскорбили, да, вчера они меня опозорили. Раньше они были более скромными. Но после того, как во время Игр, у них пожил этот Полиникос Милетский, они так возгордились, что посмели выгнать меня из дома, и не только меня, но и своего отчима.
Хореон снова вздрогнул при упоминании имени Полиникоса.
-- Да, милостивый господин, -- продолжал Терпнос, -- посмели выгнать меня и своего отчима, хотя я не раз давал работу их матери. А еще и кричали на всю улицу, что никого теперь не боятся, потому что находятся под защитой храброго Полиникоса Милетского, который будто бы является их другом и защитит их от любого из нас. Да, они так и сказали, господин!
Эти слова внезапно привлекли внимание Хореона: — Они сказали, что Полиникос — их друг?
— Да господин. Хотя я не понимаю, как может милетский иноземец дружить с такой глупой семьей этих бедняков.
— Но они точно сказали, что он их друг, — настаивал торговец.
— Конечно, так и сказали.
Хореон захлопнул в ладоши. Его глаза загорелись, как у волка. — Хорошо, Это уже интересно. Я возьму дело в свои руки. Зови сюда этого своего должника Дромеона, или как там его зовут.
— Он уже здесь, господин, ждет в холле.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Утром на следующий день, когда мать Диосса собиралась на работу, перед ее домом появился отряд городских стражников. Командир стражников в нескольких словах объявил несчастным, какая судьба их ожидает.
Поначалу никто из них не мог понять, что на самом деле произошло, они не хотели и не могли поверить в такое бедствие, и не могли представить себе его размеров; затем безысходность и отчаяние охватило их.
Они не могли понять, как это так они вдруг стали рабами, что их дом уже это не их дом, мебель – не их мебель, кружки – не их кружки, и что ни дочь, ни сыновья уже не принадлежат матери, ни мать детям, что вдруг они перестали быть людьми и стали чьей-то собственностью, обыкновенной вещью, не более того.
Стражники поторопили их, и велели взять с собой только самое необходимое - немного одежды, и несколько мисок. Один из них, который был немного милосерднее других, начал их утешать,говоря им, что они фактически пока не являются рабами, так как по закону должник является лишь поручителем в своем лице и может быть заключен в тюрьму на срок не более одного месяца. В течение этого времени никого никому нельзя будет его продать, а когда долг оплатят, сразу же освобожден. Только после того, когда истечет злосчастный гарантийный срок, он станет официальным рабом кредитора.
— И насколько велик долг, который предстоит выплатить? — прошептали, сбитой с толку, губы матери.
— Триста драхм твой муж должен достойному Хореону. - ответил стражник. — Но твой дом был оценен в сто драхм и ты за двести, значит твой муж Дромеон должен будет выкупить тебе за двести драхм.
Мать судорожно рассмеялась.
— Мой муж, Дромеон должен выкупить меня за двести драхм, Дромеон выкупить меня! — повторяла она все тише и тише. Ее смех стал нарастать, и превратился в беспомощный, долгий вопль.
Начальник стражников был в замешательстве.
— Может быть, кто-нибудь другой заплатит за тебя двести драхм, может быть, какой-нибудь знакомый, родственник или друг.
Женщина покачала головой:
— У нас нет ни знакомых, ни родственников, ни друзей.
— А как же Полиникос! — почти крикнул доселе молчавший Диосс.
Мать снова разразилась пронзительным, неестественным смехом.
— О чем ты говоришь, Диосс, чужеземец заплатит за нас двести драхм, человек, который нас даже не знает, а мы даже не знаем, где он живет!
— Мама, он не оставит нас в беде, — прошептала Эвклея.