Лишь Ксенон, как всегда настороженный и недоверчивый, прошептал Меликлу: — Для ясновидящей Афины, друг мой, мы, возможно, и хорошо поступили, но, ведь, теперь они смогут с нами сделать все, что захотят.
Меликл покачал головой. — Ксенон, — сказал он, — если я сейчас потерплю неудачу, то я в жизни больше никогда и никому не смогу доверять.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Меликл сидел с Веджанусом в его маленьком мире, вернее, в маленьком бревенчатом домике, сооруженном из нескольких черных, корабельных досок. Этот маленький мир, притаившийся у скалистого утеса, был втиснут во впадину, образованную здесь берегом. Это была в то же время своего рода пещера и палатка, потому что она была отделена от материка каменной стеной, а со стороны моря тяжелая завеса доходила до земли. За это завесой теперь слышались голоса множества людей, которые эхом разносились вокруг - смех и крики, шутки и вызов. Там люди Меликла расположилась лагерем в единой гармонии со своими недавними врагами.
Посреди маленького помещения стояла бочка, служившая столом. Небольшой очаг тускло освещал лица обоих беседовавших мужчин. Веджанус сидел, сгорбившись, наклонив поседевшую голову вперед, устремив взгляд на Меликла и пристально и внимательно наблюдая за ним.
Он говорил тихим голосом: — Расскажи мне, друг мой, как ты оказался на Кноссе и что делал там в то время .
— О! Это старая история.
— Я помню ее так, как будто она произошла только сегодня. Каждый день и каждую ночь почти каждое слово, которое ты шептал тогда мне через отверстие для весла. Просто скажи мне, Меликл, только одно: почему ты помог нам сбежать?
Меликл обратил на него удивленный взгляд.
- Да. Зачем ты это сделал? Скажи. Почему ты решил освободить меня?
— Тебе это так важно?
— Для меня это самое главное в жизни.
— Потому? — Меликл на мгновение заколебался. — Потому что я тоже был рабом, Веджанус.
— Рабом?
— Да. Меня даже собирались продать на галеры, меня приговорили к смерть, меня секли каждый день, но меня спасли в последний момент. Так что я хорошо помню рабство, и я понял каково тебе было, Веджанус. Вот почему!
— Да?
— Только поэтому
Меликл изумленно взглянул на пирата.
— А, почему ты спрашиваешь?
— Послушай, Меликл. Я рассказал о своем спасении Галлиону, вожаку морских разбойников, принявшему меня, беглеца, в свою команду. Он не поверил, что кто-то станет, ни с того, ни с сего, помогать рабу-галерщику. Он сказал, что сиракузцы помогли мне только для того, чтобы отомстить спартанцам, своим враги. Так сказал Галлион.
Меликл решительно запротестовал.
— Нет, Веджанус. Калиас, шкипер нашей барки, позволил мне отвезти тебе мечи, как ты сказал, только назло спартанцам. Но я, договаривался с тобой, и собирался помочь тебе еще до того, как он это сделал. Ты помнишь?
Лицо Веджануса просветлело, как будто на него упал луч солнечного света. Он схватил Меликла за руку.
— Помню, конечно, помню, друг мой! И я верил, верил, в то, что ты только что рассказал мне, несмотря на то, что Галлион и другие говорили мне. Я верил в тебя, я верил в тебя, как в бога, что ты тогда сделал это только ради меня самого, бедного раба-галерника, только для меня. О, Меликл! Ты тогда так рисковал. Ты всегда подплывал ко мне по ночам. Ты подвергал себя ужасной опасности. Ради меня, незнакомого раба. Ты даже не знал моего имени. О, парень! Если бы ты знал, как долго я тогда о тебе думал, если бы ты знал... Ведь я тогда даже думал, что ты не обычный парень, а какой-нибудь бог или маленький посланник богов.
Меликл улыбнулся.
— Какой еще посланник? — спросил он.
— Я не знаю Меликла, но ты отличался от всех, кого я знал.
Наступила тишина. В бревенчатую хижину, перегороженную хлипкими досками проникал шум лагеря.
Веджанус сидел, подперев голову руками, и прищурив глаза.
— Недавно, — сказал он едва слышным голосом, — один мальчик еще ребенок забрел на мой корабль. Он не знал, что мы пираты. Было так смешно. Он был красивым ребенком и прекрасно играл на флейте. Он сыграл одну этрусскую песню, кто знает, откуда он ее узнал. Он рассказал о своей матери, которую он хотел спасти от рабства, а я подумал о своей, которой больше никогда не увижу. И тогда, о Меликл, я снова ясно почувствовал, что мир может быть лучше и это зависит только от человека. Ты меня понимаешь, Меликл?