Даже если бы он и знал об этом, это наверняка никак бы на него не повлияло бы. Ему было все равно. Он проводил дни, сидя или лежа, глядя в одну точку, он почти ничего не ел, даже не смотрел на стражников, которые приносили ему еду, он их вообще не замечал. Офицер, который время от времени приходил к нему, уже подумал, что мальчик так и не пришел в сознание, от нечеловеческих пыток или потерял рассудок из-за несчастий, обрушившихся на него. Но он все равно хотел сломить безразличие ребенка и однажды сказал, что его мать привезли в дом Даматриона. Диосс посмотрел на него, и из его, молчавшего до сего момента, рта вырвался первый вопрос:
— Могу ли я ее увидеть?
Офицер покачал головой.
Тогда мальчик закрыл глаза, отвернулся и снова впал в безучастность. Никакие слова, никакие вопросы не могли вывести его из этого состояния.
Через несколько дней офицер пришел снова. Он понял, что весь план хозяина продать пленника финикийцам провалится, если тот будет болеть и вести себя так, как сейчас. Ни один вменяемый торговец он не купит раба, который не может не только нормально стоять, но и говорить и подумает, что у него со ртом не все в порядке. Пожилой человек, решив стряхнуть мальчика, заставить его принять пищу и вернуть к жизни, рассказал ему все и пригрозил, что если финикийцы его не купят, то он непременно будет передан городу и приговорен к жестокой смерти. Он уговаривал его как мог. Говорил, что ему надо встать, поесть и окрепнуть. Диосс слушал его слова спокойно, ничего не отвечал, даже не дрожал, а просто пристально смотрел стекленевшим взором, как будто все это говорили не с ему . Офицер отказался от дальнейших попыток. Ему это все надоело.
Когда он выходил из темницы, он только сказал Диоссу, что финикийцы непременно купят его мать брата. А могли бы купить и его, Диосса, и тогда они вместе окажутся на корабле, и, может быть, тогда финикийцы согласятся, не разделять всю его семью.
Поначалу Диосс ничего не сказал по этому поводу, а просто долго смотрел на пожилого человека. Внезапно на его глаза накатились две большие слезы и они медленно стали стекать по его изможденному лицу.
— Я постараюсь, господин, — сказал он едва слышным голосом.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Два дня спустя в Истмийском порту произошло большое волнение. На якорь у берега встал огромный корабль финикийцев.
Прибытие большого корабля и богатых, хотя и ненавистных всеми иностранцев всегда было интересным событием для жителей перешейка. Но на этот раз этот интерес еще больше усилился благодаря необычным сообщениям, которые принесли финикийцы. Они рассказали, что попали в засаду пиратов и вели с ними кровопролитную битву на берегах острова Наксос. И что только в последний момент им удалось вырваться из ловушки и убежать от преследователей.
Было очевидно, что они говорили правду. Почти все члены экипажа их головы, лица и руки были перевязаны, а борта корабля порублены топорами и повреждены крюками, которыми пираты связывали атакованные корабли.
На палубе были явные признаки пожара. Нападавшие, вероятно, хотели поджечь корабль. Эти новости, а также вид всего экипажа и впечатление от корабля вызвали огромное возмущение..
Купцы и владельцы мелких судов были напуганы дерзостью грабителей, и их ужас усилился потому, что финикийцы не скрывали, что пиратская банда все еще зверствует в том районе. Они рассказали, что только экипаж одной барки был отбит и отброшен, а две другие пиратски галеры настойчиво преследовали их до самого острова Парос.
Матросы заламывали руки.
— Клянемся Зевсом, — кричали они, — если они осмелились напасть на такой корабль, как этот, то что будет с нашими судами!
Они утешали себя тем, что пираты тоже усвоили урок. Но это было слабое утешение. Ведь финикийцы признались, что они тоже понесли большие потери. У них было несколько убитых, и много тяжело раненых, которых им пришлось оставить в Саламине, включая капитана корабля, Арубаса, помощника Хирама, большого знатока торговли рабами. Он был настолько тяжело ранен, что хотел, чтобы его отвезли в Пирей, к афинским врачам, которые всегда славились своим искусством.