Упомянутый дом принадлежал родителям бабушкиного второго мужа. Когда отец дедушки скончался от сердечного приступа, а его мать слегла из-за смерти любимого супруга, вся семья, и я, в том числе, так как к тому моменту уже сбежала от отца, живя с бабушкой и её новым мужем, перебралась за город, чтобы легче было ухаживать за пожилой женщиной. Хотя назвать её так в лицо ни у кого язык бы не повернулся. Аристократка до мозга костей, единственная наследница старинного дворянского рода, она до самой смерти сохраняла ясность мыслей и острый ум. И даже, когда уже не могла ходить, продолжала держать себя в рамках воспитания, выглядя безукоризненно и благородно даже на смертном одре. Её сын, мой названный дедушка, был не таким, он пошел в своего отца, человека простого, но чрезвычайного умного, заслужившего статус профессора математики. Скорее всего, именно этим умом он и покорил сердце своей будущей жены, которая хоть и была по-женски мудра, но на многих привыкла смотреть свысока. Прадедушка не разбирался в бесчисленных столовых приборах, его не волновали правила этикета, он терпеть не мог все эти суаре, которые так любила устраивать его супруга и во время которых он, по большей части, прятался в собственном кабинете. Прадедушка ненавидел смокинги, считал самой лучшей одеждой на свете пижаму и при этом был до крайности рассеян. Постоянно терял свои очки, а потом долго и нудно искал по всему дому то, что лежало у него в буквальном смысле перед носом. Мог ходить в одном носке, потому что не нашел второй. И не расчесываться днями, не видя в этом смысла.
Увлеченный подтверждением очередной гипотезы, он порой забывал обо всем на свете — поесть, поспать, поздороваться с домочадцами. Как-то однажды он вышел в магазин за хлебом, а в итоге оказался в милицейском участке. Профессор забыл надеть штаны, перепугав не только продавщицу, но и нескольких впечатлительных старушек, которые голые мужские коленки не видели со времен сожжения Москвы. Но насколько бы математик не был странным и немного себе на уме, он любил свою жену так, как больше никого и никогда не любил. Она эта знала и ей этого было достаточно, чтобы мириться со всем остальным.
Смерть любимого мужа прабабушка перенесла очень тяжело и вскоре отправилась вслед за ним, тихо скончавшись во сне. Дедушка был этим не удивлен, как и остальные члены семьи. Все знали — супруги бесконечно любили друг друга. И всю совместную жизнь прожили с полным осознанием того, что если умрет один, то это станет концом для обоих. Моя бабушка называла это лебединой верностью. Дедушка, который всегда был реалистом до мозга костей и не питал лишних иллюзий даже в отношении собственных родителей, считал, что если его отец умер от инфаркта, то мать ушла из мира живых исключительно из женской вредности — не могла оставить мужа в покое даже на том свете.
Но как бы там ни было, дом за городом достался их единственному сыну, то есть, бабушкиному мужу, который долго в нем прожить не смог. На работу было ездить далеко и неудобно, много времени занимала развозка всей имевшейся в доме детворы по школам, кружкам и детским садам, продукты приходилось привозить из города, да и содержать двухэтажный дом старой постройки оказалось очень затратно. Но и продавать дом дедушка не хотел, все-таки, в нем прошло его детство и вся жизнь его родителей. Так и осталось стоять семейное гнездо, пустое и одинокое — зимой, и наполняемое оживлением и громкими разговорами с ранней весны и до поздней осени. Иногда, еще будучи школьницей, уезжая вместе с семьей обратно в городскую квартиру, я оглядывалась на удаляющийся дом, сидя на заднем сидении подпрыгивающей на кочках машины, и мне становилось грустно. Двухэтажное строение с запертыми окнами, опущенными ставнями и тяжелыми навесными замками на дверях виделось мне живым существом — брошенным, поникшим и грустным в преддверии очередной холодной, темной и одинокой зимы.
Последние несколько лет в доме жила семья моего дяди, бабушкиного второго сына. У него четверо детей, двое из которых — близнецы, вечно попадающие в различные передряги и обеспечивающие своим родителям нескучную жизнь. Так что, нынче домику некогда грустить. Шум, гам, топот, детский смех, ежедневные споры по поводу и без, а также периодически оглашающие окрестности возмущенные вопли и слезы, когда ломается очередная игрушка, не выдержавшая напора неугомонной детской энергии. Все это стопроцентная гарантия отсутствия спокойствия.
— Да, я помню, — закивала Ниса. — Мы часто ходили в баню, когда я гостила у тебя на летних каникулах. Увидев его в первый раз, я еще удивилась, подумав, зачем вешать зеркало в такой дорогой и красивой оправе там, где все моются?
Я пожала плечами.
— Не знаю, зачем его туда повесели. Помню только, что зеркало кочевало с места на место, пока в итоге не оказалось в бане.
— Погоди, — вдруг резко подалась вперед подруга. — А это случайно не то зеркало, которое мы использовали для вызова Пиковой Дамы?
Мне стало и смешно, и жутко одновременно.
— Думаешь, мы реально кого-то вызвали и этот кто-то теперь преследует нас, решив объявиться спустя… сколько? Десять лет?
— Но тогда ведь действительно что-то произошло, помнишь? — с азартным огоньком в глазах зашептала Ниса. Непонятно, чего шептала и от кого шептала, но шептала. Яростно и вдохновленно. — Нам удалось установить контакт с потусторонним миром!
— Все, что нам удалось — это получить нагоняй от бабули, за то, что испортили её помаду! — отмахнулась я.
Когда мы учились в старших классах, на какой-то праздник, уже никто из нас и не вспомнит, на какой именно, мне подарили книгу страшилок. Надо сказать, зря подарили. В одном из приведенных в книге рассказов был описан ритуал вызова Пиковой Дамы и нам с Нисой тут же засвербело его повторить. Руся, которая на тот момент дружила с нами не так давно, но все равно старалась поддерживать все наши затеи, даже самые безумные, тоже согласилась поучаствовать, хоть и сохраняла при этом маску скептичного безразличия на лице.
Согласно книге, чтобы вызвать Пиковую Даму необходимо было за несколько минут до полуночи алой помадой нарисовать на зеркале лестницу с венчавшей её наверху дверью. При этом под рукой следовало держать мокрое полотенце, чтобы успеть стереть лестницу в нужный момент. Затем надо было погасить свет и зажечь перед зеркалом свечу не нарушая полнейшей тишины — в книге это условие указывалось, как одно из самых главных. В полночь, не отрывая взгляда от своего отражения в зеркале, требовалось трижды произнести, громко и внятно, фразу вызова. После этого якобы должен был раздаться стук высоких женских каблуков или громкий женский смех, а в зеркале — возникнуть движущаяся женская фигура, спускающаяся по нарисованной лестнице. Но как только на зеркальной поверхности отобразится призрачный женский образ, следовало тут же стереть лестницу. Главное — успеть до того, как Пиковая Дама достигнет самой нижней ступени. Иначе она выйдет из зеркала и окажется в нашем мире.
Мы сделали все, как было написано в инструкции. Вот только вызывали Даму втроем. И делали это в бане, используя как раз то зеркало, которые ныне украшало мою ванную. Во-первых, потому что в доме постоянно толпился народ и даже в полночь найти тихий уголок было трудно. Во-вторых, помаду пришлось позаимствовать у бабули, и мы не хотели, чтобы нас застукали за процессом её варварского уничтожения.
Не получилось.
У нас.
Как назло, деду в ту ночь не спалось. И он решил покурить. Выйдя на улицу, дед заметил слабый огонек, маячивший у банного окошка. Это была как раз та самая свеча, которую мы установили напротив зеркала. Потушив сигарету и подтянув повыше старые спортивки, дед широким шагом направился к бане, решив, что туда забрались местные мальчишки. Каково же было его удивление, когда он обнаружил нас троих, устроившихся на банной лавке напротив извазюканного чем-то зеркала!
Проблема заключалась еще и в том, что мы не успели стереть лестницу, дед выгнал нас взашей раньше, чем мы смогли хоть что-то разглядеть в зеркале. И хотя Ниса потом долгое время утверждала, что видела размытую тень, ни я, ни тем более Руся ей не верили, принимая слова подруги за самовнушение. Нисе хотелось увидеть — Ниса увидела.