«Черепуха цела!» — радостно отметил он.
Медвежонок вскинул на охотника глаза, опять посмотрел и снова закрыл их.
«Печенки отбил и из ума выстегнулся. Смотреть смотрит, а в глазах, видать, метляки летают… Дела-а!»
Внимательно ощупывая пестуна, Никодим обнаружил, что правая передняя лапа медвежонка переломлена, сломаны три ребра, шкура на правом боку кое-где тоже сорвана до мяса, а левая задняя нога вывихнута в коленном суставе и черная жесткая подошва ее уродливо запрокинулась вверх. Никодим встал. Вывернутая нога медвежонка неестественным своим положением больше всего угнетала мальчика.
Он вспомнил костоправку бабку Андрониху.
— Вот что, милый! — вдруг решительно сказал Никодим. — За Андронихой мне не бежать. И далеко, да и не пойдет она, скажет — медведь… Как будто у медведя не душа… Ты лучше потерпи, дружок, я сам попробую. Ведь ты у меня такой, та-кой!.. — Никодим не нашел больше утешений, но слова «такой, та-кой» сказал, как говорила мать, когда собиралась вытаскивать у него занозу из-под ногтя. — Перво-наперво лапку на место вправим. Ты, браток, поддержись немножечко, а я легонечко-легонечко дерну и поверну…
Обеими руками Никодим взял тяжелую заднюю ногу звереныша за вывернутую когтистую подошву. Левой ногой мальчик уперся в живот медвежонка, правую прочно поставил на камень и рванул. От боли медвежонок дернулся с такой силой, что уронил Никодима. Падая, мальчик услышал щелк в вывихнутом суставе Бобошки, похожий на звук раздавленного ореха.
«На место встала!»
Потирая ушибленное колено, Никодим закричал на пестуна:
— А ты потише! Больной тоже!..
Медвежонок подобрал ногу под себя, и новоявленный костоправ увидел, что подошва легла как следует.
— Вот тебе и бабка! Ты, брат, не гляди, что я ростом мал, я, брат, до всего дошлый.
Никодим был радостно возбужден первой удачей, много и громко разговаривал с медведем, с самим собой.
— Ну, а теперь, братишечка, за переломленную лапку возьмемся. Хоть дело это и не бывало у моих рук, но не горюй, видел я, как Андрониха сломанную ногу телке складывала и в лубок вязала…
С медвежонком Никодим провозился до вечера. Сломанную ногу сложил, плотно обернул берестой несколько раз. Поверх бересты наложил две выструганные из пихтинки палочки и прочно обмотал лыком.
Работой Никодим остался вполне доволен.
Солнце опускалось, а дела было еще много. Мальчик боялся, что в раны звереныша мухи наплюют яиц и больного «замучают черви». Он не знал, что делать со сломанными ребрами медвежонка, и решил на них махнуть рукой.
— Зарастут! О ребрах ты не горюй, Бобоша! У нас в деревне Кузька Бурнашов с утеса упал — за ястребятами лазил, два ребра и ногу сломал, из ума выстегнулся. Хромой остался, а выжил…
Оборванное ухо и рассеченную бровь Никодим вздумал забинтовать. На нем, кроме верхних штанов, были еще бязевые низики[3], перешитые матерью из отцовского белья.
Мальчик решил пожертвовать своими низиками, которыми так гордился перед деревенскими ребятами. Надев их первый раз в праздник (дело было осенью, он уже ходил учиться, а по вечерам ученики собирались на школьном дворе, у «гигантских шагов»), Никодим прибежал в кальсонах, оседлал веревку и начал залихватски подскакивать и кружиться.
Правда, учительница прогнала Никодима, заставив его поверх кальсон надеть штаны, но зато все ребята видели, что у Никодима Корнева есть настоящие бязевые низики, а не домодельные холщовые портки, как у большинства из них…
Эти низики он разорвал пополам и перебинтовал другу ухо и бровь. Вместе с бровью пришлось завязать и глаз, но мальчик считал, что теперь пестуну и одного глаза хватит.
— На охоту не ходить, лежи да лежи… а уж я прокормлю тебя, будь благонадежен, мой зверюга…
Перебинтовывать бок Никодим не стал, а нарвал листьев репейника, нажевал и горьким репейным соком залил раны. Беспокоила Никодима только неподвижность и полная безучастность больного.
Мальчик принес воды в шляпе, смочил нос, губы и голову пестуна. Потом еще раз сбегал к ручью, вырыл ямку перед мордой пестуна и вылил в нее воду.
— Может, ночью захочешь, так хоть грязцы полижешь… Уж я — то, брат, знаю, как больному да без воды…
Солнце скрылось, и в ущелье набежали тени.
— Надо домой. Домой мне надо, Бобоша. И ночевал бы я около тебя… И нехорошо бросать тебя, но знаешь, мать у меня, дедка Мирон, Пузан, Чернушка… Они ведь не понимают, что у человека больной, им будь дома — и разговор весь…
Забинтованный медвежонок выглядел очень забавно, но Никодиму он показался необыкновенно жалким. Мальчик несколько раз обертывался на лежавшего в белых перевязках пестуна и кричал: