В том же 1774 году в Лондоне на английском языке вышла книга автора, по понятным причинам пожелавшего остаться неизвестным. Но, несмотря на английское издание и прямые указания автора на то, что сочинение написано в связи с нашумевшим в то время «делом Уилкса», содержание сочинения заставляло полагать, что анонимный автор, вероятнее всего, был французом и испытал сильное влияние французской просветительной мысли. Книжка называлась «Цепи рабства» («The chains of slavery» ). Сочинение обратило на себя внимание; позже, в 1793 году, на французском языке оно было издано во Франции. В этой сравнительно небольшой по объему, но экономно и в энергичном стиле написанной книге была дана последовательная и систематизированная критика деспотизма на множестве примеров прошлого и некоторых, не всегда точно обозначенных, фактах современности8.
Автор повторил в качестве названия своего сочинения заголовок известного политического памфлета Джона Лильберна эпохи английской революции XVII века. Хотя в предисловии говорилось, что книга подсказана задачами избирательной кампании, сочинение было произведением не столько английской общественной мысли, сколько французской.
Автор «Цепей рабства» 1774 года шел от Жан-Жака Руссо. Он не только открыто провозглашал себя его последователем, но и принимал полностью аргументацию Руссо, повторял ее и развивал дальше. В частности, он делал, несомненно, важный, значительный шаг вперед от Руссо, принимая как непреложный тезис о праве народа на сопротивление, на противодействие тирании деспотизма. Автор подвергал конкретному рассмотрению — теоретически и с точки зрения практики — вопросы вооруженной борьбы или даже вооруженного восстания народа, против ига деспотии.
«Цепи рабства» и обратили на себя внимание современников именно потому, что в этой книге впервые в политической литературе того времени проблемы борьбы против деспотизма переносились из плана морального осуждения в сферу реальных, конкретных практических действий. Это значило, говоря иными словами, что в книге ставился вопрос не только о том, что такое «цепи рабства», в чем проявляется и какие формы приобретает деспотизм, но и как его уничтожить, как разбить «цепи».
Автором сочинения, остававшимся еще ряд лет загадочным, был живший в ту пору в Англии известный в медицинских кругах доктор медицины университета святого Эндрьюса в Эдинбурге, естествоиспытатель, биолог и физик, уроженец г. Будри, кантона Невшатель в Швейцарии, Жан-Поль Марат, вошедший позже в историю под именем Друга народа — по названию газеты, издаваемой им в годы Великой французской революции.
Знал ли Оноре-Габриэль Мирабо «Цепи рабства» анонимного автора? С полной определенностью ответить на этот вопрос затруднительно, но можно утверждать с большой долей вероятности, что, когда он начинал собственное сочинение о деспотизме — весной 1774 года, он этого произведения не знал. Он его и не мог знать, хотя бы потому, что «Цепи рабства» вышли из печати в конце 1774 года9, а Мирабо начинал свой «Опыт о деспотизме» в апреле — мае того же года. Может быть, он с ним познакомился позже? Такое допущение возможно, но существенного значения оно не имеет.
Сопоставление «Цепей рабства» Марата с «Опытом о деспотизме» Оноре де Мирабо заслуживает внимания прежде всего потому, что оба автора, не знавшие друг друга, пришли самостоятельно к весьма близким, чтобы не сказать тождественным, заключениям.
В «Опыте о деспотизме» Мирабо писал: «Долг, интерес и честь предписывают сопротивляться высшим распоряжениям монарха и даже вырвать у него власть, если злоупотребления его могут уничтожить свободу и не остается иных средств ее спасти»10.
Достаточно сопоставить эти строки с соответствующими страницами «Цепей рабства» Марата11, чтобы убедиться, что оба автора одновременно и вполне независимо друг от друга пришли к общему, принципиально важному и новому в развитии французской общественной мысли XVIII века заключению. Выраженные разными словами положения Жан-Поля Марата и Оноре-Габриэля де Мирабо заключались в том, что если деспотизм власти (монарха) попирает свободу, то народ не только вправе, но и обязан оказать сопротивление покушению на свободу, вплоть до свержения власти монарха, если это окажется необходимым.
То был политический вывод капитальной важности.
Кажущееся случайным на первый взгляд совпадение дат — и Жан-Поль Марат, и Мирабо, ничего не знавшие в ту пору друг о друге, пришли к этому выводу одновременно, в 1774 году, — в действительности имеет определенное объяснение и в какой-то мере закономерно.
За годы, прошедшие со времени написания «Общественного договора» Жан-Жака Руссо, произведения, справедливо считавшегося самым передовым в мировой прогрессивной мысли XVIII века, за минувшие одиннадцать-двенадцать лет кризис феодально-абсолютистской системы во Франции настолько обострился, атмосфера общественного недовольства настолько накалилась, что абстрактно-теоретические выводы Руссо уже оказывались недостаточными. 1774 год — год преддверия так называемой мучной войны — широких, принимавших угрожающий для властей характер крестьянских выступлений, во многих случаях вооруженных, прокатившихся почти по всему королевству. «Мучная война» разразилась в 1775 году, но вызревала она ранее. Предпосылками крестьянских восстаний и выступлений 1775 года были прогрессирующее обнищание и голод среди подавляющего большинства производителей хлеба и других необходимых жизненных благ. Непомерная, всевозрастающая алчность сеньоров, помещиков, интендантов, откупщиков, местных сборщиков налогов, судебных властей, церкви с ее «десятиной», полиции и жандармерии во всех их разветвлениях, всего чудовищно огромного аппарата феодально-абсолютистской монархии и привилегированных сословий, существующих и богатеющих за счет беспощадной эксплуатации крестьянства, привела его к концу 60-х — началу 70-х годов к полному разорению.
Кризис режима, нараставший и углублявшийся на протяжении многих лет, коренился прежде всего в аграрных отношениях, в оскудении сельского хозяйства, в разорении крестьянства, в крайнем обострении классовых противоречий между крестьянством и всеми угнетавшими, эксплуатирующими его паразитическими группами феодально-абсолютистской монархии. Освобождение крестьян от феодальных повинностей, поборов и всех прочих форм угнетения, порожденных режимом феодального «старого порядка», становилось условием его существования.
Это, конечно, все трюизмы, и автор должен за них просить прощения у читателей. Но эти давно знакомые, кажущиеся нам привычными положения в последние десятилетия (как, впрочем, и раньше) берутся под сомнение некоторыми историками и публицистами, пытающимися уверить нас в том, что Великая французская революция по сути дела была не нужна, так как никаких реальных противоречий в старой предреволюционной Франции не существовало.
Вот почему мне представляется необходимым еще раз повторить в данном контексте эти кажущиеся некоторым авторам старомодными истины. Ведь только исходя из этих аксиоматических положений можно объяснить образ мышления, образ действий трех главных героев данного исторического повествования.
Но если классовые противоречия в деревне были основными в углублявшемся кризисе режима и аграрный вопрос стал главным в назревавшей буржуазной революции, то это вовсе не значило, что они были единственными и что кризисные явления сводились только к ним. Нет, конечно. На эти основные противоречия наслаивались многие другие, порою не менее острые, и в сознании людей того времени иные конфликтные ситуации казались нередко более значительными, более важными, чем первые. Не подлежит сомнению, например, что для либеральной дворянской и буржуазной оппозиции война абсолютистского правительства Людовика XV против парламентов, как и вся открыто реакционная политика последних лет его царствования, обычно связываемая с именами Мопу и Терре, представлялась главным злом и вызывала наибольшее недовольство и раздражение.
Не случайно поэтому смерть Людовика XV, «Людовика любимого» (le bien aimй), каким его хотели бы представить в наше время Гаксотт и иные историки крайне правого направления12, — смерть в 1774 году этого так долго царствовавшего монарха была встречена с облегчением. Никто, кроме, быть может, графини Дю-барри, не оплакивал этой непредвиденной кончины (король умер от ветряной оспы). Все до неприличия откровенно радовались восшествию на престол нового, молодого монарха — Людовика XVI; на него возлагались все надежды.