4 марта.
Была у Кузминской. Она рассказала про письмо Толстого, которое было напечатано в «Моск. ведомостях». Было все это так: Толстой написал статью о голоде и послал ее в журнал Грота. Там ее целиком цензура не пропустила, вернули Толстому, который стал ее переделывать. В этот журнал статья опоздала, и Толстой отдал ее в «Неделю». Но первую статью, не переделанную, выпросил у Толстого англичанин Деон, чтобы ее перевести на английский язык и отправить в «Daily Telegraph». Толстой позволил, и Деон из одной статьи написал 6 статьей, которые и были помещены в «Daily Теlegraph». Из этих шести статей газета «Pall-Mall», выбрав самое пикантное, написала статью. Из всех этих статей, которые все далеко уклонились от подлинника, «Моск. Ведомости» тоже выбрали самое пикантное и написали тоже статью. Когда заговорили об этой статье. Толстой не знал сначала, что считают, что эта статья написана им. Приехали к нему Стахович и Бирюков и рассказали ему про общественное возбуждение и что государь им недоволен. Тогда только Толстой сам прочел статью «Моск. Ведомостей», читая, сильно хохотал, нашел, что и не его стиль и что все искажено.
Тогда он поручил жене написать опровержение, что статья не его. Опровержение это было доведено до сведения царя, который им удовольствовался, сказав, что пускай Толстой делает и пишет в России, что хочет, но это нехорошо, если он пишет и печатает подобные вещи за границей. Узнав, что корреспонденции Деона передавали не статьи Толстого, а его выдумки, газета ему отказала в сотрудничестве. Тогда Деон приехал к Толстому и умолял его написать ему удостоверение, что эти статьи были действительно его статьями. Толстой пожалел Деона и дал ему такое удостоверение. Получив его, Деон поехал в Петербург и стал там всем его показывать. Государь, узнав об этом, очень рассердился. Когда весть об этом дошла до Толстого, он продиктовал жене письмо в «Правит. вестник» с опровержением, что эти статьи не его. Но здесь это письмо запретили печатать. Тогда Толстой отправил это письмо за границу, и везде оно было напечатано. Со слов Кузьминской видно, что Толстому очень тяжело, что газетам приказано ничего о нем не говорить.
5 марта.
Говорили про банкротство Гинцбурга. Цион рассказывал, что Гинцбург давно открыто влюблен в m-me Стасюлевич. рожденную Утину, что более уродливую женщину трудно найти. Все говорят, что актив Гинцбурга равняется пассиву, долгу всего около 9 млн. руб., что все произошло из-за последнего внутреннего займа, который остался у него на руках. Он ездил на днях просить Вышнеградского ссудить ему на время l½ млн. руб., но тот отказал. Курс наш упал по случаю этого краха. Монтеверде говорил, что в «Биржевых ведомостях» напечатано, что в банкирском доме Гинцбурга состояли он, его брат, некто Гунке (кажется, так) и вкладовладелица, имя которой не записано в книге. Городской говор, что эта неизвестная есть вел. кн. Мария Павловна, что будто скандал краха придуман с задней мыслью, что несостоятельности нет, но есть та мысль, чтобы устроить льготы евреям. И Гинцбург и Зак (который тоже в этой компании) уверены, что будут приняты меры потушить дело, они же без уступок для евреев не сдадутся.
Умеет Петербург все придумать.
Е. В. находит, что мера отдачи наград в руки особого комитета — нехорошая. Монополистом является Воронцов (председатель), а трое остальных — Плеве, Розенбах и Танеев — против него не пойдут. Витте получил высочайшее согласие, чтобы все, даже избираемые члены правлений, назначались им, а также помощники начальников движения.
6 марта.
Вишняков высказывал такой взгляд, что разделяет мнение Мещерского насчет Суворина, что он — социалист, что его «Маленькие письма» бестактны, что, отправляясь в поездку по России, он напечатал, что едет на места проверять нужду, но последующие его письма ничего не говорят об этой нужде, говорится там про «господ стариков», про кабинет губернатора Куровского, а про дело голода ничего. Есть в нем панегирик женщинам, который справедлив, а остальное все — чушь, так как ему, как социалисту, нежелательно высказывать хорошее, а дурное не смеет. Мещерский теперь в моде, поэтому многие не смеют хвалить Суворина.
Оказалось, что неизвестная вкладчица в банкирском доме Гинцбурга — не кто иной, как жена покойною брата Гинцбурга, а Монтеверде и Комаров из этого сделали целую историю, в которую замешали вел. кн. Марию Павловну. Это очень опасные люди.