Творчество, служение литературе были для него поистине святым делом. Осторожный и сдержанный при употреблении высоких слов, Виктор Семенович сказал мне однажды:
— Только тогда, когда пропустишь написанное через свою душу и сердце, оно дойдет до читателей…
И его повести, рассказы, сказки, пропущенные через его добрую, чистую, талантливую душу, дошли до читателей, стали им близкими друзьями.
И жить им долго-долго.
ЗЕМЛЯНКА
Перевод В. Беловой
Ненадежный друг в пустынной степи мартовский ветерок: пригладит, приласкается, обнимет тебя голубыми крыльями; только доверишься ему, распахнешь свое сердце — так и захлестнет тебя холодными брызгами. И земле не особенно верь: сверху она будто бы теплая, манит к себе, а ступишь босой ногой — воткнется иглами в пятки.
Вовка сидит на сухом курае[1]. С прошлого года курая нагнало в канавы, как овец в кошару. Выбрал себе Вовка куст помягче, долго его мял, переминал — и получилась неплохая подстилка. Штаны у парнишки из немецкой плащ-палатки, крепкие штаны — сушняк не колется. На голове — старая шапка, тоже трофейная; наверное, пулями ее продырявило: клочьями вата выползает. Ничего, теплая шапка, разве что немного великовата: из-под нее Вовка, как из-под гриба, удивленно глядит на мир. И пиджачок у Вовки что надо: мать пошила из солдатского кителя. Так что можно сидеть в степи. Только никак Вовка не придумает, куда свои ноги спрятать — хоть отруби их! Уже пытался натянуть штанины до пят — все равно морозно. Уже и руками растирал сморщенные, как печеная свекла, окоченевшие ноги — не проходит озноб. Наконец придумал: стащил с головы шапку и влез туда ногами, как в гнездышко. О, совсем другое дело!
— Мишка! — крикнул повеселевший Вовка. — Ты знаешь, что это за тварь такая: с бородой, а не дед, с рогами, а не бык?
Миша Цыганчук (Вовка зовет его Мишкой, не иначе) лежит на бруствере окопа. Он в одной рубашонке, какой-то бесцветной, жухлой и рваной, в коротких штанишках, подвязанных тоненьким шнурком. Лежит Мишка на сырой земле лицом вверх, задрав колени, и сверкает голыми пятками. Наверное, дремлет.
— Слышишь, Мишка?
Вовке охота поговорить. С утра до вечера торчишь в степи, можно онеметь. Или совсем оглохнуть, вот как Мишка. Хоть его ругай, хоть в него стреляй — не слышит… А у Вовки чешется язык, солнце припекает спину, ногам в шапке тепло, — почему бы и не поболтать?
— Слушай, Мишка! С рогами, а не бык, с сосками, а не корова… Ну, догадался? Вот непутевый: это же наше стадо! Понимаешь — козы! Козы и козлята. Посмотри, как они резвятся…
Возможно, Мишка и ответил бы Вовке, да вот уже с месяц, как его оглушило взрывом. Что-то звенит и звенит в голове, и этот однообразный шум заглушает все привычные звуки. Люди вокруг него теперь не говорят, а только беззвучно шевелят губами. И ручейки тихо бегут по канавам; и птицы, как во сне, бесшумными тенями проносятся над его головой. Мишке кажется, что у всех людей отнялся вдруг язык. Последний раз, когда они с братом Семеном лазили по окопам и Сенька потянул за сверкающий провод, внезапно вздрогнула земля, что-то больно ударило Мишку по барабанным перепонкам — и наступила тишина. Это была угнетающая, мучительная тишина, потому что в голове бесконечно звенело, и этот звон раздражал, выматывал последние силы. От усталости никло все тело, и Мишку клонило ко сну.
И сейчас он, вяло раскинув руки, лежал на бруствере окопа, мутными глазами смотрел в небо. Высокое и холодное, оно висело над степью, как огромный колокол, и казалось, мальчуган напряженно вслушивается в звон. Бом, бум, бом! — стучало и билось в его висках.
— Погляди, погляди, Мишка, как они играют! — не отставал Вовка.
Ноги у Вовки согрелись — затылок защипало от холода. Вот если бы две шапки — тогда бы здорово! А пока придется потерпеть, согревать по очереди то ноги, то затылок.
Вовка натянул шапку на самые уши и глянул из-под нее. Возле окопа, где дремал Мишка, возились два козленка. Белые-пребелые, они словно порхали у самого края окопа, на лету бодались безрогими лбами, озорно толкали друг друга в яму. Вот бесенок, еще сорвется!.. Козленок стал сползать вместе с песком и уже повис над самым обрывом. Но вдруг он быстро и ловко оттолкнулся передними ногами и, сверкнув копытцами, перепрыгнул через яму.
— Ишь ты, герой! — Вовке самому захотелось порезвиться. Да вот беда — холодно.
За окопом, между кустов сухой лебеды, отдыхало после пастьбы стадо — десяток разношерстных коз. Старые и худые, они сонно жевали жвачку. Сейчас, ранней весной, козы линяли и выглядели ободранными, лишаеватыми: шерсть слезала с них, как с дохлого кота.