Чудо-конь — диво-лебедь из голубой сказки — гордо стоял перед мальчуганом. И Яшка не видел и не хотел того видеть, что его счастье — эта бродячая лошадь так похожа на их слинялую Чирву: вся облезшая, вся в лишаях и репейниках.
…Вовка и Мишка, решившие уже гнать стадо домой, стояли с раскрытыми ртами. Мимо них на серой кляче ехал Яшка Деркач. Широкое галифе, как попона, прикрывало острый, щучий хребет коня.
Яшка сидел по-цыгански, бочком, пилотка сдвинута набекрень, грудь колесом. Над степью раздавалось:
— Эй, шкелеты! — крикнул Яшка пастухам. — Седлайте своих коз — и за мной в атаку… Поняли?
С юга потянуло теплом, ожила приингульская степь.
Тихо дымилась земля, играло в низинах марево.
Высунул из норы суслик мордочку, пошевелил ноздрями: весной пахнет… «Пи-и-и!» — испробовал голос. «Ти-и-и!» — отозвался его сосед. И зазвенели в степи переклики сусликов. А в прозрачной, как родниковая вода, бездне безбрежного неба омывали свои крылья жаворонки.
Начиналась жизнь, начиналась…
Только божьи коровки никак не могли проснуться. Глядел Вовка, как они сидят на камне. Спинки у них красные, в темных точечках. Настоящие тебе вояки — в погонах и орденах. Не случайно их называют солдатики. Только они почему-то неподвижны: с места не сдвинутся — ни живые, ни мертвые. Как будто брызнула на камень кровь и застыла.
Эти жучки-солдатики напоминают Вовке родное село. Вот оно, Колодезное, на правом берегу Ингула. Совсем как солдатики, цепочкой растянулись землянки вдоль скалистого берега. Греются на солнце и никак не могут очнуться после январских морозов.
Человеческий глаз ко всему привыкает. Уже не день и не два, как Вовка пасет коз и все поглядывает на сожженное село. Уже привык видеть следы пожарищ на другом берегу. Подует ветер — разнесет тучи пепла. Кое-где белеют обрушенные стены. Словно кровянистые десны, возвышаются кирпичные печи. Тянутся в небо почерневшие дымоходы. Вот и все, что осталось от Колодезного.
А было же село. Вы только посмотрите, люди добрые, в каком месте гнездились славные прадеды степняков! По правую руку — высокая скала Мартын, склонившая лобастую голову над Ингулом. По левую — еще выше — скала Купец, а вокруг нее, как малые дети вокруг отца, тесно столпились скалы. Между ними с севера на юг рассыпались по широкой низине веселые хаты, как девушки в белом, те, что бросают цветы в Ингул.
Из Мартыновки на Купавщину по каменистым валунам тянулась дорога. Вдоль нее будто кто-то разбросал самоцветы над Ингулом: голубые, розовые, ярко-желтые с золотистыми жилками. Эти валуны тут и там выглядывали из-за хат, из разросшихся огородов, из расцветающих садов. А из-под камней била ключевая вода. Наверное, потому и назвали степняки свое село Колодезным.
Об этих валунах интересную историю рассказывал Вовке дед Аврам. Ехал, говорит, с поля старик баштанник, вез домой тыквы. Ехал не торопясь, трубку курил. А колеса скрипят, телега дребезжит, и не слышит старик, как тыквы шлепают на землю. Одни, треснув, так и остались лежать на дороге, другие на огороды покатились, а которые — до самого Ингула.
— Да какая ж это тыква? — удивлялся Вовка. — А ну, ударьте топором — искры полетят.
— Э-э! То не простая тыква — заколдованная.
— А почему они такие огромные?
— Потому что выросли. Камень и тот растет, чтоб ты знал. Когда я был еще молодым, как этот Мартын, — и дед показал на высокую отвесную скалу, — был мне всего до пупка — вот такой крохотный. Встану, бывало, возле горы и даю щелчка. А сейчас поди как вырос — не достанешь…
И начнет Аврам Дыня рассказывать, как они когда-то жили. Да что дедовы разговоры!.. Вовка и сам помнит довоенную жизнь. Село пахнет яблоками, магазин — бубликами, взмыленные лошади, бегущие на водопой, — ячменем… По мосту подводы громыхают: одни — в Бобринец на базар, другие — за дровами на Долинскую. А под мостом детворы видимо-невидимо: одни — ныряют, другие — в воде плещутся, третьи — карасей ловят. Какая рыба попадалась! А сомы!.. Сейчас их нет. Снарядами и бомбами рыбу поглушили, и поплыла она, мертвая, в Черное море.
И село война приглушила. Закопалось оно в землю, притаилось. Наскоро врытые землянки, как свекольные ямы, глиной да ботвой едва прикрыты. Не окнами (их нет), а зияющими дырами смотрят землянки на весеннее солнце. Там, за мостом, на Купавской улице — первая Вовкина халупа. А рядом едва заметная лачуга, где живет одна-одинешенька Ольга — такая запуганная девчонка, что совсем не выходит на улицу. И дальше — несколько пустующих усадеб. Значит, нет живых. Кого сожгло, кого убило, кого голодом уморило. Да, много безлюдных дворов, потом еще несколько землянок, а потом уже — Денис Яценко: у него большая семья… И на Мартыновке горсть людей, на пальцах можно посчитать. Через дорогу-траншею — дед Аврам, затем снова пустые огороды, за ними — Яшка Деркач с матерью да еще три-четыре халупы. А на отшибе, под скалой Мартыном, уцелела единственная хата старого Кудыма. (Кудым! И вспомнить неприятно: к этому скряге Вовка нанялся пастухом.)