— Такую полуторную мадам ни один каблук не сдержит, — возразил Коська.
Таракан тихо выругался и выступил вперед.
— А это что за чучела? — спросила Клюкова.
— Сейчас узнаешь, — проговорил Таракан, вонзив в нее мерцающие зрачки. — Выбирай место, где тебя тут закапывать. Лору помнишь? Девочку такую, Лорочку. Помнишь или вовсе позабыла?
— Батюшки, — Клюкова перекрестилась. — Да ты кто такой?
— Кто я такой, до этого еще дойдет дело. Где Лора?
— А я почем знаю? Ее Клюков увез. Его и спрашивай.
— Когда увез?
— В голодный год.
— Куда?
— А я почем знаю.
— Говори — куда! — Таракан поднял увесистый кусок камня.
— Ой, батюшки, такой маленький, а бандюга! — Клюкова тревожно оглянулась. — Ну, в Самару.
— Врешь!
— Ну и ладно. Вру, так и вру. — Она потянулась за мешком. — Некогда мне тут с вами…
Таракан вцепился в нее сзади и дернул так, что на кофточке расстегнулись все кнопки, сверху донизу.
— Карау-у-ул! — мелодично пропела Клюкова.
— Здесь караулы не ходят, — пояснил Таракан. — Тут одни покойники ходят, да и те по ночам… Ну так как будем? Скажем, куда девчонку подевали, или не скажем?
— Да я ж тебе говорю, в приют ее сдали… Чего тебе еще надо! В приют! Спроси у Клюкова, если не веришь…
— А у нас есть другие сведения, — спокойно перебил Таракан. — У нас есть сведения, что скушала ты ее в голодный год вместе с супругом. Провернула через мясорубку, начинила пирожки и скушала.
— Чего ты мелешь! Опомнись! — пронзительно закричала Клюкова. — Мы за красных стояли! У нас документы есть! Кто тебе наклепал?
Таракан оттянул ее за рукав в сторонку и спросил вкрадчиво:
— Ленку помнишь?
— Какую Ленку?
— Подружку свою душевную.
— Какая она мне подружка! Она Барановскому была душевная подружка, а не мне. А Лору Клюков в приют увез. Билеты брал до Самары… А до места не довез, кажется… Побег за кипятком и отстал от поезда… У него спрашивай.
— Брешешь ты все, — сказал Таракан. — Ленка с Барановским не гуляла.
— Нет, гуляла.
— Может, не та?
— Как это не та? Одна у нас была Ленка. Фельдшерица.
— Как фамилия?
Клюкова подумала и произнесла слово, которое стоявшие в отдалении ребята не расслышали. На Таракана это слово подействовало до того оглушающе, что Клюкова с минуту пучила на него глаза. Сперва потихоньку, с опаской, на ходу застегиваясь на перепутанные кнопки, а потом побыстрей, она стала отходить к своему мешку, а Таракан стоял, словно оглушенный, уставившись пустым взглядом на старую заброшенную могилку.
Ребята молча окружили его. Его била мелкая нервная дрожь.
Он глядел в одну точку, губы его шевелились, и можно было расслышать некоторые слова.
— Брешет… — твердил Таракан. — Брешет… Не может этого быть. Брешет…
И, не веря своим глазам, Славик увидел, что по лицу всемогущего владыки двора неумело текут слезы.
30
За базаром зеленел монастырский садик, а за монастырской оградой простирался пустырь. На пустыре в шестнадцать ноль-ноль был назначен первый сбор сводного взвода барабанщиков.
Славик пришел на репетицию на час раньше. Ярко светило солнце. Пустырь поблескивал битым стеклом.
Постепенно стали собираться ребята из других отрядов, все с такими же красными барабанами, как у Славика, все в таких же белых рубашках и в красных галстуках. Потом пришла Таня, и двадцать три пионера стали учиться барабанить в такт.
Вряд ли когда-нибудь в жизни Славик испытывал такое блаженство, как в эту первую репетицию, когда его поставили в середину третьего ряда, и он стоял со своим барабаном в строю, совершенно такой же, как другие маленькие барабанщики, справа и слева, спереди и сзади от него, и всем существом своим ощущал себя необходимой и полноправной частью стройного, красивого целого.
Впрочем, блаженство продолжалось недолго. На пустыре поднялся ветер с пылью. Ребята стали чумазые, и Таня отпустила всех по домам.
Дома Славик сидел на кухне и рассказывал прислуге Нюре, что на седьмое ноября взвод пионеров-барабанщиков пройдет через весь город впереди знаменосцев, что в первых трех рядах — по шесть человек, а в четвертом — пять, и что Славик идет в середине третьего ряда, и что репетиция начинается точно в шестнадцать ноль-ноль. А когда пришла Клаша, Славик рассказал и ей, что репетиция начинается в шестнадцать ноль-ноль, и что его надо искать в середине, в третьем ряду, и что он пройдет с барабаном через весь город. Женщины удивлялись, как бежит время, и обещали выйти на площадь смотреть.
На второй репетиции ветра не было. Ребята барабанили лучше. Поиграли немного — пришел полуштатский в красных галифе. Он велел ребятам построиться в одну шеренгу, достал из большого, как портфель, накладного кармана список и стал выкликать фамилии.
Дойдя до Славика, он отозвал Таню, долго спорил с ней наедине. Она не соглашалась и мотала головой. Полуштатский спрятал список в огромный карман и ушел сердитой походкой, а Таня распустила всех по домам.
На третьей репетиции она кричала на Славика, что он тянет ногу.
Славик старался шагать, как все, и ему казалось, что у него получается. Таня вывела его из строя и заставила маршировать одного. Он шагал и барабанил, а пионеры стояли в одну шеренгу, смотрели на него и ворчали. Потом его снова поставили в строй, и Таня снова стала кричать, что он тянет ногу. Что это значит, Славик не понимал. Он старался шагать так же, как передний. Но Таня опять вывела его из строя и велела отдохнуть. Он стоял на пустыре, глядя с тоскливой завистью, как ребята вышагивали мимо него то в одну сторону, то в другую, оглушительно барабанили и не тянули ногу. На месте Славика, в третьем ряду, шагал пухлый, головастый, довольно противный мальчишка из четвертого ряда.
Так прошло пять минут, десять. Таня словно забыла о Славике. Он догнал ее и пообещал, что больше не будет тянуть ногу. Она поставила его сзади всех. Он очень старался, шагал под команду и стучал палочками совершенно так, как другие. Но Таня остановила взвод и вывела его снова.
— Ничего у нас с тобой, Русаков, не получится, — сказала она, первый раз называя его по фамилии. — Иди домой, а мы решим, кому передать барабан. Надо найти достойную кандидатуру. — Она была расстроена и сердилась.
— Как же домой? — лепетал Славик. — За что?.. Все барабанят, а я домой… За что?.. Я больше не буду…
— Кру-гом! — скомандовала ему Таня.
Ей стало неловко от такой команды, и она повторила мягче:
— Кругом, Огурчик, кругом! Тебе русским языком сказано: тянешь ногу.
Она отвернулась, как будто его уже не было, и хлопнула в ладоши:
— Подравнялись, ребятки! Вспомнили, где левая сторона! Налево шагом марш!
Раздался оглушительный грохот.
— Товарищ вожатая! — кричал Славик. — Мама говорит, у меня абсолютный слух! — Он, спотыкаясь, бежал вслед за ней со своим барабаном. — За что?.. Меня Нюра выйдет смотреть… Я больше не буду…
Гремели двадцать два барабана.
Славику лучше бы было идти домой, но он дожидался конца репетиции. А когда репетиция кончилась, у Тани явилась идея сделать барабанщиком Семку. Она отобрала у Славика барабан и палочки и, стараясь не смотреть на него, сказала:
— Не теряйся, Огурчик. Я тоже не верю, что письмо написано твоей маме. Скоро Оля выйдет из больницы, и мы восстановим истину.
Потом все ушли как-то сразу, и ребята из других отрядов ушли, и Таня с барабаном под мышкой, и, когда никого уже не было, Славику некоторое время мерещилось, что он слышит барабанную дробь. А когда он понял, что барабан у него отобрали навсегда и что ничем этого не поправишь, такая безнадежность навалилась на него, что он не смог даже заплакать…