— Отдыхайте, — произнес парень и вышел.
Аркадий снял с себя мокрые ботинки, носки, пиджак и все это понес к печке. Но стул рядом с ней оказался занят. На нем лежали — подметками к теплу — женские сапожки. Тут же сох синий плащ. Больше стульев в комнате не было, поэтому сапожкам и плащу пришлось потесниться.
Аркадий подошел к дивану. Нет, уснуть он не сможет, несмотря на тепло и удобства.
Вдруг дверь широко распахнулась, и в комнату вошла уже знакомая девица с жидкими волосами. Она надменно посмотрела на Аркадия, стоявшего босиком в измятых брюках, майке, и молча направилась к печке.
Аркадий терпеливо ждал, когда она наконец возьмет свои вещи и уйдет. У него даже пропало желание съязвить — повторить ее же слова о том, что раньше надо стучать. И вообще он старался не смотреть на нее.
И тут неожиданно она первая начала разговор:
— По-моему, я вас где-то видела.
— Возможно…
Он взглянул на нее: она была на редкость непривлекательна. И не чертами лица, которые сами по себе не казались неприятными, а какой-то устоявшейся и вызывающей невыразительностью. Попадись она ему завтра на улице, он бы ни за что не признал ее — до того была тусклой и бесцветной. Сбивали с толку лишь цепкий и колючий взгляд, быстрые и резкие движения. Это уже говорило о характере.
— Вы не заходили вчера к Василь Васильичу? — припоминала она.
— К какому Василь Васильичу? — равнодушно удивился он.
— Вот это да! Не знаете Василь Васильича?
— А что в этом такого? Не знаю, — сухо ответил Аркадий.
— Да-а, не знать директора рыбокомбината… — с укоризной произнесла она.
— Так вы говорите о Букове? — наконец вспомнил Аркадий. Он действительно заходил к тому перед отъездом к Горячеву — за письменным распоряжением капитану катера.
— Наконец. А вы сами из какой организации?
Аркадий ответил.
Она уже мягче, с дружескими нотками в голосе упрекнула его:
— Из газеты, а как зовут руководителей, не помните.
Судя по всему, она не торопилась уходить.
— А вы здесь не по поводу предстоящего слета?
— Какого слета? — жалобно переспросил Аркадий.
— Ну даете! Слета рыбаков.
— Впервые слышу.
— Поразительно!
— Кто его проводит?
— Район, разумеется!
Сказать бы ей, что он хочет побыть один. Но как скажешь? Может быть, она сама догадается? Ведь это не трудно понять по его неохотным ответам, по взгляду, отводимому в сторону…
Как же, разбежалась!
Он закрыл глаза.
Бу-бу-бу…
Слова глухо ударялись в темя, в висок и отскакивали, чтобы снова вернуться…
О чем она?
— …руководство считает, что это повышение для нее…
Какое руководство? Какое повышение?
Бу-бу-бу…
— …уже побывала в трех рыболовецких бригадах…
Зачем? Кто она?
Бу-бу-бу…
— …еще не решила, куда двинуться дальше — то ли к Горячеву, то ли куда поближе…
К Горячеву? С какой целью?
Бу-бу-бу…
Нет, он больше не может! У него все время перехватывает дыхание. Пока она здесь болтает, там на знакомом берегу…
Он застонал.
Когда Аркадий опомнился, девицы уже не было. Что она подумала, увидев его в таком состоянии?
Немного же потребовалось времени, чтобы понять: как ни плохо было с незваной гостьей, а без нее еще хуже. Мечтая о том, чтобы остаться одному, он не знал, что творил. Ночь собрала все в кулак и разом обрушила на него.
Он то и дело вскакивал с дивана, сидел, ходил по комнате.
Особенно ему не давали покоя последние минуты с Маришкой. Его вопросы, ее молчание. Тайна, которую он хотел и боялся постигнуть. И раньше после каких-то пустяковых ссор она нередко замыкалась в себе и переставала разговаривать. Но как можно сравнивать? Неужели женское предательство и его пощечина равноценны в ее глазах? А последняя даже перетягивает?
Нет, здесь что-то не то.
Что же было за молчанием? Сознание непоправимости совершенного? Или только обида за пощечину? За оскорбление, которое она заслужила?
А если не заслужила?
Нет, он же своими глазами видел, как они шли, прижавшись друг к другу. О близости говорило все — и взгляд, и горящие щеки, и то, как она висела на руке, и выражение самодовольства на его лице.
Но ведь первой ее реакцией на пощечину был выкрик: «За что?!»
Он шел прямо из сердца — от неожиданности, от непонимания. По-видимому, она и в самом деле не знала, за что?
Как же не знала, если так смутилась и быстро отодвинулась?
Но откуда тогда это отчаянное: «За что?!»
Неужели он что-то упустил, недопонял?