VI
Мало отличимо и в один провинциальный ряд стояли дома на Пушкинской улице. Улица круто шла в гору, как большинство боковых этих улиц. Ветер посвистывал в проводах и валил волну в бухте. Шампунки, кренясь, шли под парусом. Столбы пыли стояли над нижними улицами. В этот ветреный день Варя добралась до дома, в котором жил профессор Стадухин. Она вошла в сырой и полутемный подъезд и нашарила проволоку. Сейчас же глухо закашлялся колокольчик за дверью. Моложавая женщина открыла ей дверь.
— Мне нужен Клавдий Петрович, — сказала Варя. — Я его слушательница.
Женщина оглядела ее. На ее лице было выжидательное беспокойство от прихода постороннего.
— Если по делам института, — сказала она раздраженно, — то Клавдий Петрович ни в институте, ни во втузе больше не работает… он подал в отставку. Он имеет право на отдых, ему шестьдесят шестой год! — добавила она.
— Я очень ненадолго и по другому делу, — ответила Варя спокойно. — Моя фамилия Вилькицкая.
Ее наконец впустили. Минуту спустя она вошла в угловую рабочую комнату. Комната была мала и тесна. Обставлена она была обычной меблишкой этих загнанных на высоты жилищ: несколько венских стульев, дубовый шкафчик нехитрой ремесленной работы для книг, кровать с металлическими шишками; только книги — на окнах, на шкафу, на полу — да модели рыболовных судов и сетей отличали особенность ее обитателя. Впрочем, если бы не некоторые приметы чудачества, был бы и он сам не отличен от других обитателей, этот дьячковского облика человек. На лысинке его торчал пучок слабых золотистых волос, по-младенчески свалявшихся на затылке; маленькие близорукие глаза слеповато смотрели в золотые очки; рыжеватый клинышек бороденки, которую поминутно он схватывал, был скошен на сторону.
— Мне хотелось бы с вами поговорить, Клавдий Петрович, — сказала Варя.
— Садитесь. Впрочем, если вы по втузовским или институтским делам… — он схватился за бородку и подергал ее, — то с этим кончено. Я подал в отставку.
— Вот именно по этому поводу я и пришла поговорить, Клавдий Петрович, — ответила Варя сдержанно. — Это — неверный поступок… пожалуйста, разрешите мне сказать все до конца.
— Вот… извольте ли видеть… — Он снова стал дергать свою бородку. — Опять поучения! Меня всё поучают. Мне каждый день тычут в нос, что я отстал, что я вреден… да-с, именно вреден. — В его голосе появились истерические нотки. — Отлично… я уступаю теоретикам место! Может быть, я отстал, но я отдал тихоокеанским морям двадцать семь лет своей жизни. Кое-что сделано все-таки. А если знания мои не нужны — пожалуйста… я ухожу! Мне шестьдесят шестой год. Я просуществую на пенсию. Пенсию я все-таки заработал.
Стадухин снял очки и стал протирать стекла.
Десятилетия назад одним из первых пришел этот маленький человечек, тогда университетский адъюнкт, на тихоокеанский берег, и далекие моря покорили его. Он изъездил их на промысловых и экспедиционных судах, изучал миграцию рыб, их особенности и запасы, одним из первых поставил изучение моллюсков. Десятки его учеников работали ныне на многих других морях, на Средиземноморской опытной станции, в Мурманске и Александровске.
— Клавдий Петрович, я пришла к вам по почину ваших ближайших сотрудников… и потому еще, что очень уважаю вас. Я всеми своими знаниями, любовью и интересу к делу обязана вам. И вот поэтому-то я и должна сказать все, что думаю.
Он пожал плечами. Нос его привычно, как всегда в обиде, начал посапывать.
— Вы говорите про теоретиков… — продолжила Варя.
— Я говорю про людей, которые не умеют отличить селедки от воблы! — Его кулачок сухо застучал по столу. — Им нужна диалектика, а мне нужна рыба. Понимаете-с, рыба! Есть будут рыбу, а не диалектику. — Он уперся руками о стол и, страшно вращая слабыми глазками, посмотрел на нее в упор. — У меня экспедиции, станции, опыты… у меня свыше двухсот человек на практике. Вот моя диалектика!
— А вы не подумали, Клавдий Петрович, что все эти экспедиции, станции, опыты действительно немного поотстали от жизни, — сказала Варя. — Поотстали, и, клянусь вам, нет ничего легче, чем догнать ее, пойти с ней в ногу… надо только перестроить методы. Дайте мне договорить до конца.
Она сощурилась и стала смотреть на бронзовую крышку чернильницы, чтобы сосредоточиться. Он сидел перед ней за столом, как обреченный выслушать еще одно поучение. Золотистый пух мягких волос дымился на его лбу. Сваляная бородка была свернута на сторону.