— В восемь совещание в горсовете… впрочем, могу тебя проводить. Ты где живешь?
— Пока нигде… в гостинице. Не провожай, не надо. Я еще должен повидать одного человека.
— Ты ведь на меня не в обиде, надеюсь? — спросил Пельтцер вдруг. — Я говорил по-товарищески.
— Нет, чего же мне обижаться.
Они простились. Со своим грузным портфелем Пельтцер заспешил домой — вероятно, на полчаса вытянуться, закрыть глаза. Облака тянулись к Гнилому углу. Как обычно, собирал он их в непогодливое стойбище. Ветер утих. Опустошения были огромны. Груды песка и камней, занесенные трамвайные пути, осколки стекол, сорванное железо вывесок. Свияжинов шел, ступая в потоки. Не только Пельтцер, Губанов, старые товарищи, стали иными и не похожими на тех, кого он сберег в памяти. Иной стала и Варя. Холодноватая и неискренняя встреча. Иначе, иначе дышалось тогда в этом городе. Ему не хотелось возвращаться в одиночество номера. Он стал спускаться вниз к пристани. Все еще волновалась, плескалась зыбью вода бухты. Но парусники, ныряя, уже двигались к Чуркину мысу. Вплотную у каменной пристани стояли суда. Одни разгружались, другие грузились. Знакомые бочонки с камчатской рыбой захватывались лебедками из трюмов и опускались на пристань. Он узнавал по названьям суда, японский большой пароход, — десятки раз с грузами приходили они за эти годы на Камчатку. И все еще стоит, разгружаясь, пароход, на котором он возвратился сюда. Только береговым, словно и не бывшим в пути, стал он здесь на причале. Проложены сходни, деловито ходят по палубе грузчики с мокрыми рогожами на плечах, отпущена на берег часть команды… И выше торчит из воды его черно-красный в белых делениях нос. Запахи рыбы, мокрых палубных досок, машинного масла и серного дыхания морских недр, осевших ракушками и водорослями. Нет, не только моря переплыл он, Свияжинов, но и какую-то часть своей жизни. По-иному встретил его этот берег. Иными оказались люди. Иным должен стать и он сам, чтобы идти вровень с ними. Маленький лобастый Пельтцер успел окончить Горный институт, академию, усовершенствоваться как специалист… большим партийным работником стал за эти годы Губанов, за него хотят драться, чтобы не отдать его Москве. Даже Паукст со своими оленями, даже Варя — у них есть своя определенная цель. А он разбрасывал себя, а не собирал, нахватался всего понемногу. Но даже консервный завод, который строился на его глазах, даже и этот завод со всеми его сложными разделочными машинами, экскозвоксами, паровыми котлами остался для него неизученным. Нет прав, прав Пельтцер: без фундамента на пятый этаж не поднимешься… пора было в этом признаться.
Пристань осталась внизу. Опять была улица города, серый высокий дом, в котором он был у Губанова утром. На этот раз без особой обиды посмотрел он на мокрые окна. В общем, Губанов не стал перелистывать бумаги, перечислявшие его прошлые ошибки. Он только деловито предложил перейти с мостков парохода на этот заново отстроенный берег. Тучи прорывало на западе. Легкий акварельный размыв возник и стал расползаться нежнейшей синевой. Камни просыхали. Складывались мокрые зонты. Стеклянно на Чуркином мысу зажигались первые огни. Не так уж непогодлив и чужд был теперь город.
Промытый досиня вечер ложился над Амурским заливом, когда Свияжинов дошел до набережной. Дымилось тучное серебро испарений, лилово набухали далекие сопки, а там, ближе к выходу в море, по розовато освещенной воде двигались кунгасы с четырехугольными своими парусами… Нет конечно, для движения вперед возвратился он сюда!
XII
Тысячами своих километров простиралось побережье на карте. Береговой полосой тянулась бесконечно страна — от границы Кореи, Приморьем, окружием Охотского моря, Камчаткой до тихоокеанского соседства с Америкой. Давно, еще на Камчатке, изучена была эта карта. Давно размечены были на ней рыбные промысла, лесопильные и консервные заводы, фактории и радиостанции, которыми со щедростью наделило ее последнее десятилетие. Веками, в запустении, населенные вымирающими народами, лежали бесполезные земли. За десять последних лет невиданно изменилась и расцвела эта карта. Даже на самых заброшенных островах, на отдаленнейших побережьях — повсюду торопливо наверстывались Советской страной потерянные в прошлом годы. Уже по проложенным, ставшим обычными, путям заходили суда в устья далеких рек, где строились новые порты; уже выходили рыболовные флоты в бурное Охотское море; уже изыскивался Великий Северный путь из Ледовитого океана в тихоокеанские воды, чтобы сделать каждодневностью мечту великих русских мореплавателей. В широком разбеге социалистической эпохи меняла свой облик эта карта окраин.