Егерь спустился вниз к берегу и пошел вдоль залива. На отсыревшем морском песке с обломками раковин находил он следы барсука или енотовидной собаки: зверь приходил поживиться добычей, выброшенной на берег. Длинные почерневшие стебли морской капусты были раскиданы по побережью. Трое ловцов в одежде из белого полотна, в самодельных соломенных шляпах, возились на огороде. Они сидели на корточках над ровными кустиками посевов. Домишко был ветхий, с окнами, заклеенными бумагой. Ветер обдувал его с трех сторон. Внизу возле берега болтались лодки с нехитрыми орудиями лова: баграми и трезубцами, которыми ловцы захватывали раковины со дна. В воде на отмели навалены были темноватые груды выловленной мидии. Егерь поднялся на мыс и вошел в дом. Несколько ловцов, подложив руки под головы, отдыхали на канах. Был час отдыха. Старшина артели чинил кожаные улы. Он узнал посетителя и улыбнулся. Егерь стал давно своим человеком. Корейцы были бедны, трудолюбивы, гостеприимны. Старшина подвинулся и дал ему место на канах.
— Ваша гуляй? — спросил он дружелюбно.
Егерь достал кисет, оторвал каждому по листочку бумаги. Ловцы стали скручивать папироски.
Некоторое время все сидели молча и курили.
— Прежде ваши люди работали — хозяин все получал. Теперь вы работаете — вы и получаете… сколько работаете, столько и получаете, — сказал егерь. — Правильно?
Это было вступлением к тому, для чего он, пришел сюда.
— Большевики приходи, большевики бедным людям хорошо сделал, — отозвался старшина.
Они жили на побережье, при совхозе, трудились, выискивали добычу. Все лето промышляли они ловом съедобных ракушек — мидии и гребешка, работали поровну, поровну между всеми делился доход. Никто не хозяйствовал над ними, никто не притеснял. С русскими они дружили, совхоз помогал им, давал в кредит муку, продовольствие. Они впервые были на положении равных — трудились и получали за труд столько, сколько затрачивали сил.
— Однако много еще людей против большевиков идут, — продолжил егерь, — много еще людей мешают работать.
Корейцы курили и слушали. Они знали егеря как правильного человека. Все изменялось, все строилось заново на этом берегу. Родовым домом для целых поколений нищеты был парусник. В сырой темноте жили, выжидали непогоду, коротали досуг. В ноябре наваливались тайфуны. Нищета вытаскивала на берег свои плавучие дома. Зима билась о дощатые боковины. Залив замерзал. Снег лежал на сопках. Его приносило ветрами, наметало, крутило и сметало вновь. Оставались каменистые ребрины и кручи в горностаевых полосах. Весной приходила сельдь. Она шла косяками, стремительная в своем ходе. Надо было болтаться на зыби, ожидать косяки. Штормы налетали мгновенно, как всегда в Японском море. Ветер мог угнать судно в любом направлении.
Старые парусные суда впервые сменялись судами с мотором. На них не было черного паруса в бамбуковых ребринах: парус был грузен и стар, как прошлое. На защиту кунгасов, привычного труда в одиночку поднимались вчерашние владельцы судов, вчерашние скупщики рыбы. С ними зачастую были и кое-кто из стариков. Старики привыкли править родом, но роды были не прежние, в них зияли пробоины. Молодежь уходила в город, в училища. Простой сын рыбака возвращался назад мотористом. Он управлял судном, оно шло в нужном направлении, могло уйти от шторма, могло вести на буксире другое судно. На побережье возник первый колхоз. Суда становились общими, общими становились добыча и труд. Тогда начинала действовать некая скрытая сила. Суда по суткам не выходили на лов. Сложные приспособления моторных судов становились вдруг непригодными для местных вод. Под парусом ловили больше и лучше. Новые способы лова не приносили добычи. Рыба шла мимо сетей, и новая техника оказывалась бесполезной.
Давно уже, с начала весны, егерь пытался отыскать концы этих нитей. Корейцы, жившие на берегу, знали больше других: в нескольких десятках километров от бухты проходила граница. По тропам, убегавшим через пади и сопки, сочилась контрабанда: спирт, шелк, табак. Однако не одна контрабанда просачивалась по этим тропам. В Маньчжурию, в Корею, в Китай ушли в свое время отряды белых, которых не удалось окружить. Кровавая атаманская слава сопровождала их действия в изгнании; ненавидя, они надеялись на возвращение. Надежда эта опиралась на помощь извне. Среди захваченных в свою пору трофеев оказалась детская игра. Игра была в виде географической карты. Бросались костяшки, игравшие передвигали флажки. Выигравшим считался тот, кто первым поставит флажок на Байкале: на флажке было красное пятнышко японского солнца…