Скулы Алибаева поиграли и опять выперли углами.
— Я вас не убеждаю. Но только согласитесь… странновато… ведь вы давали же сведения.
— Давал, а теперь не хочу. Не желаю. — Иевлев вдруг расстроился. Все было знойно и мирно на этом тишайшем берегу, а вот подбирался к нему, и теребил его, и волновал этот скуластый круглоголовый человек. — И, знаете ли, и вам не советую. Я профит от этого дела имел… — он сказал непристойное слово, — а забот и беспокойства по горло!
Ненавистны, даже опасны становились и благонамеренная щегольская панама, и выбритые глянцевитые щеки, и золотые коронки в розовом рту.
— Я, может быть, вас не предупредил в свое время, — сказал Алибаев учтиво, — но ведь здесь широкая организация… не кустарничество, а построенная по военному принципу организация. Конечно, нельзя вас назвать активным участником… но кое-что было. Это ведь, знаете, не вычеркнешь. И это и на вас налагает ответственность… ведь если бы вы в случае чего захотели с кем-нибудь поделиться… ну, вы понимаете сами, о чем я говорю… то по правилам организации — и то обстоятельство, что у нас с вами детки, не поможет…
— Да я… чтобы я… — даже съехала на затылок от возбуждения, от волнения панама, — никогда в жизни. Гроб. Ни единым словом, поверьте. Но только сейчас… сейчас увольте. Не могу. Бесполезен.
Ах, стоило только зацепиться ноготком, и уже увязили его, потянули, затормошили, поставили перед фактом, что кое-что было… кое-что уже где-то записано. Голубая бухта, бережок, припасенные пирожки — все померкло. Он тоскливо глядел на этот мир, который не мог стать сызнова радостным. Какая-то кислота проела его. Алибаев молчал. Лучше бы говорил, негодовал, убеждал этот человек. Но он молчал. Скулы его остро торчали. Срезанные монгольские глазки узились, видели какие-то свои перспективы.
— Денек-то, — сказал наконец Иевлев неверным одеревеневшим голосом. — Побаловала нас все-таки осень.
— Денек хороший, — ответил коротко Алибаев.
Скорее бы возвратились жены с детьми. Рвут какой-то кислый дикий виноград, от которого сводит скулы. А что, если и на самом деле прав этот странный упрямый человек? Японцам, чтобы появиться во Владивостоке, семь часов ходу. Создадут базу для наступления по материку, отрежут Уссурийский край, подчинят своему влиянию, допустят городские самоуправления… достаточно все-таки для этого умны… как поступили с Кореей, с Формозой, как поступят с Маньчжурией. Какими тогда страхами, опасностями, мнительностью отпишется он… для тех, кого имеет в виду Алибаев, безразлична его мнительность. Им нужно обеспечение, знание фондов, длительное подготовительное знакомство с характером кредитных операций, вложений, переселенческих дел. Даже опадали, теряли свою упругую округлость гладко выбритые щеки. Испорченный день. И потом надолго протянуто это чувство какой-то всепроникающей кислоты, проевшей и его жизнь.
— А если бы я согласился вернуть то, что получил? — сказал он вдруг. — Знаете ли, и не получал, и не участвовал.
Ему так и захотелось, страстно, взволнованно захотелось вернуть эту тысячу иен, которую получил он от Алибаева.
— Вы получали за работу, — ответил Алибаев жестко. — Следовательно, они принадлежат вам, и никто их у вас не возьмет.
— Знаете ли, очень прямолинейно… очень прямолинейно все это.
— Как на войне, — так же жестко и коротко сказал Алибаев. — Ведь не в бирюльки же мы с вами играли… знаете, как это называется на языке закона? Экономическая контрреволюция. Статья пятьдесят восемь.
Или он запугивал, или действительно был немилосерден, жесток — этот полувоенный монгольского облика человек. Нет, не было уже и не могло быть прежнего спокойствия. Море бестолково плескалось, и только белохвостый орлан безмятежно парил над ними в высоте. Вероятно, принимал он их, лежащих на бережку, за каких-то двух черепах или полозов.
Наконец-то возвратились с грудами кислого мелкого винограда жены с детьми. С трудом и без вкуса он жевал пирожок. Пароход должен прийти только к вечеру. Значит, весь день лежать, таскаться по острову, набивать оскомину виноградом… и даже морской техникум поблек, выветрился. Они были плохо настроены, эти всегда недовольные, всегда прокисшие мужья. Даже дети не радовали их, и равнодушно, как на лишнюю тяжесть, глядели они на корзинки с виноградом. Только в шестом часу вечера кончилось это бесцельное и томительное странствование по острову. Пароходик пришел переполненный. Они втиснулись на палубу и растеряли друг друга. Впрочем, и не искал Иевлев своего спутника. И во Владивостоке не торопился сойти, давая схлынуть пароходной толпе.