Келеш в свое время немало насмотрелся на прелести турецкого эдема. Он хорошо знал изнанку внешне благопристойного султанского двора и отлично усвоил себе его звериную политику, политику, от которой никто из соседних народов не мог ждать ничего доброго. Князь видел, что и турецкое крестьянство держали в повиновении лишь сабли янычаров. И он сказал себе: «Султан вовсе не обладает божественной силой, клянусь своим мулом!». Келеш познал действительную цену словам и делам султана. Он не раз сталкивался с продажностью вельмож. Человеконенавистничество в Стамбуле проповедовалось открыто. Князь вдоволь наслушался болтовни о всемогуществе Полумесяца. Князь имел возможность сравнительно точно оценить действительную мощь султанской империи и ее аппетиты, несоразмерные с возможностью их удовлетворить.
«Разделяй и властвуй!» — такова была политика султана, и ее-то испытал владетельный князь на своей собственной шкуре вскоре после переезда в Сухум. Многочисленные князья Маршаны и Диапш-ипа подрывали единовластие Келеша, не желали подчиняться ему. При этом они тайно опирались на помощь турецких агентов. Их неповиновение все больше и больше выводило князя из себя; И он волей-неволей начал искать себе опору, ибо борьба в конце-то концов предстояла не только с ретивыми князьями, но и с самим султаном. Келеш обратил свои взоры на Север. Вести оттуда приходили обнадеживающие…
И Келеш Чачба пошел на новое обострение: отказался от уплаты дани султану. Это вызвало бурное одобрение горцев-крестьян. Для обуздания Келеша султан направил в Сухум военную флотилию.
Князь бросил клич, и за короткое время в город прибыло до двадцати пяти тысяч вооруженных всадников. Эта сила, в сочетании с пушками русского фрегата, курсировавшего у берегов Абхазии, заставила турок повернуть вспять.
Князья проявили в эти дни редкую сплоченность. Исключение составили все те же Маршаны и Диапш-ипа: первые — из вражды к Келешу и поощряемые посулами султанского двора, вторые — из безрассудной заносчивости, толкавшей их на соперничество с владетельным князем. «Мы сами с усами, мы сами с бородами», — любили шутить князья Диапш-ипа, Для владетельного князя их заносчивость была хуже занозы в боку. Он крепко призадумался и решил… Но о том, что решил — после.
Итак, турецкие корабли повернули вспять… Маршаны с трудом поверили в это отступление. Но простолюдины — те, которым уже доводилось с оружием в руках смотреть янычарам в глаза, смотреть и, не дрогнув, храбро снимать с них башки, те, которые держали, готовясь к схватке с врагом, порох сухим, — еще раз убедились в непобедимости народной мощи и еще глубже познали жестокое, беспощадное, а в сущности трусливое нутро султанского войска.
9. КРЕСТЬЯНСКАЯ ПРОСЬБА
Завидя князя, крестьяне живо поднялись со своих мест. Согнув правую руку в локте и подняв сжатый кулак, каждый из них торжественно приветствовал властителя. Князь окинул их презрительным взглядом. Он осмотрел гостей так, как осматривают клячу, случайно оказавшуюся среди быстроногих скакунов. «И откуда такие берутся?» — подумал князь.
Странное смешение представляли собою гости. Тут были и высокие, худые, как жерди, люди; были и малорослые, и тощие, с тонкимы, как у комаров, талиями; лица у одних — желтые, точно высушенный бычий пузырь, у других — красные, с облезающей от загара кожей; одни были одеты прилично, другие — в сильно поношенных, латаных черкесках. Среди крестьян оказался хромой — он притащился откуда-то за сто верст, не жалеючи последних лохмотьев своих.
— Что вас привело ко мне? — спросил Келеш сиплым голосом: он был простужен.
Так как он обратился сразу ко всем, никто не решался отвечать. Крестьяне молча переминались с ноги на ногу.
— Ну, скажем, ты, — князь указал на ближайшего. — Кто ты?
— Темур из Дала, великий князь.
— Что беспокоит тебя?
Темур осмотрелся вокруг, словно ища поддержки.