Надо напомнить еще об одном, не менее важном обстоятельстве, чрезвычайно обострившем патриотические чувства молодого человека. Я имею в виду вековую ненависть к янычарам, бесстыдно грабившим страну и народ. Озлобление против иноземных поработителей передавалось с молоком матери. Даур возмужал в гуще турецких зверств, которые он видел своими глазами или о которых слышал… Однако наш доверчивый молодой человек (доверчивость — черта приятная, когда находишься среди друзей, и очень скверная, когда тебя окружают враги) определенно нуждался в благожелательном воспитателе и руководителе.
На сухумском рынке толпится немало людей. Одни, разумеется, продают свой товар, а другие — покупают. Базарные купцы-воротилы, главным образом турки, заключают здесь выгодные для себя сделки, наживаются, жиреют. А бедный крестьянский люд вынужден принимать условия, которые предлагают ему купцы с туго набитой мошной. Оборванные крестьяне глядят на купцов, разодетых в шелка, и вполголоса ругаются: «Шакалы!»
На рынке немало и таких, кто ничего не продает и ничего не покупает. Хитроумные ловцы мгновенного счастья, художники по части корзин и карманов слоняются по базару взад и вперед. То здесь, то там вдруг прорываются истошные вопли, и толпа бежит, чтобы утешить несчастную жертву, пострадавшую от людской жадности к чужим деньгам. Или где-нибудь в укромном местечке затевается мордобой. Случаются и кровопролития — главным образом в мясном ряду. В общем рынок довольно бойкое место, где можно отвести душу, наслушаться разных разностей и кое-что повидать…
Туда и направился Даур.
В самом начале зеленных рядов Даура окликнули:
— Сюда, Даур, сюда!
Это кричал Согум, дальний родственник из Гудаут.
— Я искал тебя, — сказал Согум, хватая Даура за руку.
— Зашел бы к нам домой, Согум.
— Я подумал, что тебя легче всего встретить здесь, на рынке.
Он затащил Даура в грязную харчевню. В темном углу сидел Темур. Крестьянин поднялся навстречу Дауру. Молодой человек с трудом усадил Темура из Дала, оказавшего ему столь почтительный прием. Согум потребовал вина и закуски. Это был разбитной человек, знакомый с городскими порядками; заплывшего жиром буфетчика он дружески поторапливал.
— Давно в городе? — спросил Даур.
— Приплелся сегодня утром, — ответил Согум и подумал: «Сказать ли сейчас, или же подождать?»
— Как твои домашние?
— Хоть и с грехом пополам, а живут.
И Согум решил про себя: «Он, кажется, чем-то расстроен. Нет, подожду немного, расскажу как-нибудь потом».
— А это Темур, — сказал Согум. — Вместе мыкаем горе… С самого утра.
— Какое горе?
— Видишь ли, решил по глупости кое-что присоветовать князю Келешу, а он обиделся. А я, признаться, и не думал… Вот не думал, хоть убей!
— Дали нам пинка, — вставил Темур.
— За что?
Темур и Согум недоуменно пожали плечами.
— Обидел вас Келеш?
— Он сам себя обидел…
— У каждого свои недостатки, — примирительно сказал Даур. — И на солнце есть пятна. Может быть, князь был не в духе.
— А я? — воскликнул Темур раздраженно. — Разве мне всегда полагается быть в духе? Я тоже человек, и у меня сердце не камень. Камень — и тот на огне лопается!
И если бы в эту минуту не подоспело вино, Темур, чего доброго, раскричался бы на всю харчевню. Тут же выпили по стаканчику за то да за другое — и стало веселее.
— А за что тебя угостили пинком, Темур? — поинтересовался стражник.
— Меня?
— Да, тебя.
— Не знаю толком… Послушай, Даур, ты человек молодой и понятливый. Посуди сам: я приметил в Гудаутах одного чужеземца. Он зашел ко мне во двор и стал вынюхивать все до последнего камешка…
— Как так вынюхивать?
— А вот так: измерял он дорогу, двор, поле — черт его разберет что!.. Рисовал на бумаге… Недалеко от моего двора — старая крепость. Он и ее обнюхал со всех сторон. Постой, говорю себе, наверно, турецкий лазутчик…
— Как — турецкий? — перебил Даур.
— А ты слушай дальше… Думаю, дай-ка схожу к князю и выложу все начистоту… А князь взял да и прогнал. А я не ошибся! — не без злорадства сказал Согум. — Это турецкий лазутчик. Он шушукается с турками…
— С какими это турками? — спросил Даур, нахмурившись.