— Я и позабыл о нем, — признался стражник.
Было уже совсем темно, когда Даур выехал на Бзыбскую дорогу. «Слава богу, — думал он, — наконец сомнения рассеялись».
Из-за гор поднималась тусклая, отсыревшая в тучах луна, мертвенно бледная, изнемогающая от долгого путешествия по бесконечным небесным пространствам. Неровная, узкая дорога осветилась желтым светом. Конь мчался быстро, уверенно…
16. НА ПИРУ
Во дворце накрыли огромный стол человек на сто. Пришлось зарезать трех быков, полтора десятка коз, десятки каплунов, индеек и кур. На заднем дворе было шумно, дым стоял коромыслом: здесь шпарили, варили, жарили, подогревали, студили, месили, толкли…
А когда в большом зале зажглись свечи и, щурясь, вошли первые гости, все было в полнейшем порядке, как говорится — умывай руки да за стол.
— Вот это называется пир на весь мир, — сказали в один голос князья Лоу.
Они вошли гурьбой, во главе со своим старейшим князем Григорием, вошли, громко разговаривая, поглаживая усы и бороды, подтягивая ноговицы, слегка распуская пояса, оправляя башлыки и высокие остроконечные папахи. По-видимому, они чувствовали себя во дворце свободно, как в собственном доме.
Григорий шествовал степенно, неторопливо расчесывая пятерней бороду, отросшую до самого пояса. Он отыскал взглядом князя Келеша и направился к нему.
— Долгих лет тебе, здоровья бычьего пожелаю и успеха во всех делах, — сказал Григорий.
Келеш радушно приветствовал гостей.
Келеш и Григорий церемонно обнялись, касаясь бородами плеч, делая вид, что в знак особенной приязни целуют друг друга то в левое, то в правое плечо.
— Где наш заморский гость? — поинтересовался Григорий.
Аслан стоял поодаль в позе раскаявшегося грешника. Он безмолвно поклонился гостям. Те отвечали ему сухими кивками…
Князья Ачба появляются в зале поодиночке: войдет один, осмотрится и словно знак подает другому. Потом, как по уговору, все кашляют, сморкаются в шелковые лионские платки и здороваются с Келешем.
Князья Инал-ипа — дородные, крепкие, словно вытесаны из камня. Они шумливы, веселы. Лучшие черкески — у них, лучшие кинжалы — у них.
А Маршаны прислали гонца. Они просили передать, что реки вздулись, — ни пройти, ни проехать!
— А что, реки и в самом деле разлились? — спросили его.
— Разлились, и даже очень!
Гонец — молодой, бойкий парень — врет и не стыдится в глаза смотреть.
— А как же ехал ты?
Гонец опускает глаза.
Маршаны не приедут — это ясно. А Диапш-ипа? Что думают они? Каждый по-разному отвечал на этот вопрос. Одни говорили: явятся из заносчивости, а другие: нет, не явятся именно из заносчивости. Однако гадать пришлось недолго. Диапш-ипа явились почти всем родом. Они здоровались, не утруждая себя даже легкими кивками, пошучивая неизвестно над кем и над чем, постегивая себя плетьми по голенищам.
Саатбей Диапш-ипа — мужчина, что называется, в соку. Ему лет сорок, он достаточно белобрыс для того, чтобы недруги прозвали его Рыжим Чертом. Взгляд — вороватый, зрачки — малюсенькие, словно острие шила. Саатбей женат на княжне Маршан. Этот союз тщательно был обдуман обеими сторонами…
Ходит Саатбей вперевалку. Его многие не любят, но есть у него среди гостей, собравшихся во дворце, тайные доброжелатели. Кое-кто не прочь погреть себе руки на дрязгах между Диапш-ипа и Келешем.
Саатбей лихо покручивает ус. Он приветствует Келеша как равный равного, более того: как человек, обладающий несомненным превосходством над своим соперником. Аслана он удостаивает только мимолетным взглядом, полным презрения.
Говоря откровенно, положение Аслана вовсе незавидное. Одни презирают его за измену, другие — за раскаяние.
«Дай срок, наберись терпения, глупый ты человек», — словно хочет сказать Саатбею Аслан, криво усмехаясь. Но эту усмешку Саатбей понимает по-своему и с гадливостью отворачивается от него, как от раздавленного дождевого червяка.
Среди гостей нет Маршанов. Это обстоятельство смущает и беспокоит Саатбея. Знал бы он это раньше, вероятно, тоже не явился бы сюда. Но теперь уж поздно, делать нечего, — надо держаться твердо, как и подобает мужчине…
Батал тенью следует за Келешем. Князья сторонятся его как человека, больного оспой, он внушает им страх, смешанный с брезгливостью.
Пора садиться за стол. Проворные парни вносят тарелки с мамалыгой и дымящимся телячьим мясом. Слышно бульканье вина в глиняных кувшинах. После первой чаши гости принимаются за еду, разрывая руками мясо, потрясая над столом бычьими лопатками, орудуя длинными и острыми ножами, как кавалеристы саблями. Гости пихают в рот громадные ломти мамалыги, исходят слезами от горчайшего перца и подливок, обжигающих внутренности пуще адского огня. Чавканье и хруст заполнили зал.