Гости сидят вдоль стен. Столы, приставленные один к другому, образуют букву «П». Дворцовая челядь беспрестанно снует взад и вперед, тащит то еду, то питье, убирает пустую посуду. Женщины, как вы уже должно быть заметили, отсутствуют, ибо, как говорили в старину, пир и война — дело мужское. Большинство гостей пользуется собственными ножами, извлеченными из-за голенищ. Ножи острые, как бритва, ими можно отрезать очень тонкие куски мяса, тонкие, словно ленточки.
Келеш ест мало, пьет тоже мало. Аслан глотает куски через силу. Батал не садится за стол. Он безмолвно управляет теми, кто прислуживает пирующим. Его круглые глаза блестят из-под башлыка, словно слюдяные.
По левую руку от Келеша сидит княжич Георгий. Он моложе Аслана и выше его ростом. Георгий рад — наконец-то в семье мир. «Эту весть, — думает он, — с удовольствием примут люди от моря до Кавказского хребта». Георгий встает и вместе со всеми пьет за этот знаменательный день, день примирения. Этот тост провозглашен старым Келешем…
За столом становится все шумнее. Привычные руки раздирают бычьи сухожилия, без конца булькает вино, льющееся обильно, как вода на мельнице. Батал следит за порядком. Он, кажется, потешается над гостями, которые едят беззаботно, как дети, не подозревая того, что их ждет впереди…
Наступает черед выпить и за Аслана. Он поднимается, готовый выслушать отцовскую речь. Келеш говорит сидя, встают только молодые.
— Я не хочу затруднять ваше внимание… — Келеш держит турий рог, любуется отражением свечей в красном, как кровь, вине. — Все вы хорошо сознаете значение сегодняшнего дня… Я рад, что сын мой вернулся… Сын есть сын, а отец есть отец. Моя радость понятна. Если человек снова обрел свою родину, мы говорим, и не можем не сказать, мы не имеем права не сказать ему: «Добро пожаловать!»
Саатбей глубоко сожалеет, что в этом зале нет Маршанов и что он не может высказать всего, что накипело у него на сердце.
Лунная апрельская ночь, чуть-чуть прохладная. Вино тоже прекрасно — качи́ч из села Ачанда́ра. Оно густое и тоже прохладное.
Луна поднимается высоко и сквозь окна льет яркий, голубоватый свет, который спорит со светом свечей…
17. НА ПИРУ (продолжение)
Последний тост провозгласил князь Александр Ачба.
— За хозяина, — сказал он, — за дом сей и домочадцев!
От этого тоста нельзя отказываться. Тост этот необходимо принять беспрекословно, если даже душу твою скребут тысяча чертей, — таков нерушимый закон гостеприимства. «Выпью, — подумал Саатбей, — выпью и в том случае, если вино покажется мне желчью». И он выпил, зло косясь на Келеша.
Келеш оживленно переговаривался со своими ближайшими соседями по столу. То он кому-то в шутку грозил пальцем, то подбодрял кого-нибудь из пьющих, потрясая над головой туго сжатым кулаком и громко приговаривая: «Э-эй, не сдавайся!»
Княжич Георгий поглядывал поочередно то на отца, то на брата, ел очень мало, аккуратно отламывая ломти чурека и осторожно отрезая небольшие куски мяса. Он сидел, глубоко погруженный в свои мысли, как посторонний, случайно забредший сюда человек. Все, что полагается делать за столом, Георгий делал машинально. Княжич понимал, что отца и Аслана разделяла и разделяет пропасть, несмотря на это пышное торжество и малопонятное раскаянье брата. Если даже допустить, рассуждал Георгий сам с собой, что Аслан раскаялся вполне чистосердечно, ему нетрудно при его болезненном самолюбии, снова сбиться на старый, преступный путь. С другой стороны, нельзя предвидеть дальнейшие действия отца. Положение, которое создалось во дворце, не сулило успокоения. Напротив, с каждым часом все возрастало напряжение, столь неприятное в семье и совершенно недопустимое в делах государственных. Требовалась какая-то решительная мера, но какая именно — Георгий не мог сказать…
Наконец, гости, опорожнив бокалы, поднялись со своих мест и направились в гостиную — длинную и узкую комнату. Здесь их ожидали вазы с фруктами, калеными орехами и глиняные чаши с медом.
Келеш и сыновья его заняли место в углу, у карточного столика. Гости заполнили гостиную. Это была довольно внушительная и пестрая толпа празднично одетых князей — круглолицых, румянощеких, усатых и бородатых. Ярко сверкали позолоченные газыри, кинжалы и шашки. Черные, коричневые и золотистые тона и какое-то особенное сочетание света и теней придавало собранию величественный вид. Темные каштановые стены образовывали глубокий и сочный фон, на котором, словно луна на черном августовском небе, выделялось каждое лицо со своим, только ему присущим выражением.