Недалеко от Гудаут Даур встретил толпу оборванных пленных. Они брели по грязной дороге, жалкие и измученные. Руки у них были скручены за спинами, а ноги закованы в тяжелые кандалы. Пленных охраняли конные. Стража торопилась. Часто над толпою взвивались кнуты, и тяжелые стоны вырывались из мрачных рядов…
Даур посторонился, направив коня к самому краю дороги. Пропустив толпу, он окликнул конного, замыкавшего это жалкое шествие.
— Откуда они? — спросил он.
— Достались нам в жаркой стычке в горах, — ответил стражник.
— А куда их гоните?
— К морю, — последовал ответ. — Там их ждет корабль, а князя Келеша — неплохой барыш…
И стражник хлестнул своего коня.
Даура словно ножом по сердцу полоснули. «Кровавый барыш», — сказал он себе и, немного помедлив в раздумье, отправился дальше. Припомнился ему недавний случай на невольничьей ярмарке, и Даур почувствовал, что сердце его за последнее время стало более чутким к чужому горю и более нетерпимым к несправедливости. Может быть, наступала пора настоящей мужской зрелости?..
Еще десять верст остались позади.
Уже близко большое, спокойное озеро Инкит. Дорога круто сворачивает к морю.
Даур подгоняет коня. Конь скачет среди высоких камышей. В воздухе тучи комаров. Они здесь злые, как собаки…
Озерная, непривычная тишина…
Едет джигит и думает о своей возлюбленной. Образ ее, словно живой, перед его глазами…
А вот и песня, знакомая с детства, — поет ее крестьянин в лесу:
Это очень длинная песня, длинная, как и сама подневольная крестьянская работа. Ее можно петь целый день, уснуть, проснуться и снова петь. В ней говорится о коварной девушке и влюбленном парне.
И снова мысли о Саиде. Впрочем, Даур всегда думает о ней, как певец-слагатель о своей новой песне… Хорошо, что сомнения рассеялись и на душе спокойно, как на этом озере… Ах, если бы не новая беда на Пицунде!.. Даур подхлестывает коня. «Нет, никогда не дается людям полное счастье, — решает молодой человек. — Никогда!»
А вот и орешник, за ним — высокие тополя. Проселочная дорога переходит в тропу, узкую, словно галун на черкеске. Тихо, очень тихо вокруг, не слышно ни лая собак, ни пенья петухов, ни мычанья коров.
Всадник выезжает на зеленую поляну. Уже отчетливо слышен шум морского прибоя. За поляной — широкое взморье. Волны морские под стать небу — тоже свинцовые, едва переворачиваются они с боку на бок, рычат лениво, словно сытые псы…
Но где же знакомый хуторок? Где домики, бодро державшиеся на деревянных ножках? Где плетни, аккуратно обозначавшие ровные дворики? Где амбары, подернутые старинным мхом?..
Тихо и мрачно, словно в комнате, в которой лежит покойник. А ведь совсем еще недавно жизнь здесь била ключом, на пашне трудились люди, под весенним солнцем сады расцветали, весело пели петухи, сердились здоровенные индюки… Где же все это? Словно все сдуло ветром — ни домов, ни плетней, ни души живой…
Даур слезает с коня. Вокруг него — пепелище, обгорелые столбы. Вот и очаг: два больших, почерневших от огня камня и ржавая цепь между ними. А висела эта цепь над очагом.
Морской ветер колышет нежный, серый пепел…
Даур бродит словно во сне, будто тень, в этом царстве разрушения. Уже и ящерицы успели вылезти… Даур со злости поднимает первый попавшийся под руку камень — и от ящерицы остается только мокрое место…
Вдруг из пепла и остывшего угля поднимается согбенная фигура. Она кажется страшной в этом молчаливом мире. Она движется к Дауру, и молодой человек невольно отступает назад.
Не сразу признает Даур в этом жалком существе свою некогда бодрую и веселую тетушку Есму. Никто не дал бы ей месяц назад и пятидесяти лет. А сколько ей сейчас на вид?
Он подходит к тетушке Есме в скорбном молчании и обнимает ее. Старуха не причитает, не плачет. Глаза у нее сухие, как песок. Она прижимается к племяннику. Нет у нее сил, чтобы излить свое непомерное горе…