— Тетушка… милая… — еле слышно говорит Даур, — как же это случилось?
Женщина долго молчит, а потом роняет слова медленно-медленно:
— Пришли два корабля… Кто мог знать — зачем?.. Высадились, значит, турки… сто человек… с ружьями… с саблями…
Даур сильнее прижимает старуху к своей груди. Хорошо, что она не глядит на него и не видит его слез, — плохо, когда мужчина плачет…
— Что же дальше? Говори…
— А сестру твою увезли… Всех молодых увезли… И брата твоего и многих других…
Старуха хватает племянника за руку и увлекает его в рощу. Там, среди старых сосен, выросли могильные холмики, свежие и рыхлые.
— Вот здесь твой брат… Там твой дядя… А там соседи: Торкан, Гудим, Мац… Вот здесь дети… Но твой брат не дался живым… Он дорого им стоил…
— Тетушка… Как началось все это?
Старуха меняется в лице. Она запрокидывает голову, скрещивает на груди руки и говорит твердым голосом:
— А разве ты не знаешь, с чего начинают все разбойники? Разве ты не знаешь, что им надо от нас? Добра нашего надо, крови нашей. Вот так и началось!
Даур падает на колени перед многострадальной тетушкой Есмой.
Не для того он преклонил колени, чтобы оплакать собратьев, — нет, это сделают другие. И не для того, чтобы проклинать врагов, — это тоже сделают другие. В это утро, в присутствии старшего и любимого человека, он хотел безмолвно принести страшную клятву в том, что отныне целью его жизни будет месть врагу, суровая и безжалостная месть.
Старуха бросается ему на шею и рыдает. Откуда вдруг появились слезы? Они хлынули, как дождь в грозу, хлынули безудержно, неистребимо…
Друзья мои, много слез и крови пролилось по вине султанов. Много опустело деревень, много погибло людей, исчезли целые народности. Старая Есма — всего песчинка среди сонма пострадавших, но как велико ее горе! А что, если собрать воедино страдания всех людей, замученных султанами? А что, если рекою потечет по земле вся кровь, пролитая султанами? А что, если собрать воедино гнев людей, обездоленных и униженных султанами? Какая сила на земле смогла бы противостоять ему, этому великому народному гневу?!
19. ПОСЛЕ ПИРА
Беспримерное убийство на пиру произвело на князей сильное впечатление. Одни из них так были поражены, что, как говорится, онемели; другие — струсили; третьи — окончательно утвердились во мнении, что надо быть вместе с Келешем, только с ним…
Аслан долго не мог прийти в себя: говоря по правде, он не ожидал такой развязки. Кровавое происшествие на пиру сбило его с толку, смешало на время все его мысли. Княжич увидел сам, собственными очами, как легко слетает с плеч башка предателя, и это ужаснуло его.
Но внешне Аслан вел себя безупречно. За его движениями следили пристально, к его словам чутко прислушивались, и княжич, надо отдать ему справедливость, умел держать язык на привязи.
На Маршанов убийство Саатбея произвело самое удручающее впечатление. Однако они не теряли присутствия духа: хорошо защищенные горными хребтами, словно окопавшиеся в огромном треугольнике Чхалта — Сакен — Ажара, Маршаны уповали на остроту своих шашек, меткость кремневок и — не в последнюю очередь, разумеется, — на султана. Все они, как один, облачились в траур по Саатбею.
Эшерские князья на время присмирели. Волей-неволей они были вынуждены публично выступить против султана и на словах — хотя бы так! — порвать с ним. Но каждый из них затаил звериную злобу против Келеша.
Кровавый исход долгой княжеской междоусобицы заставил насторожиться Кучука-эффенди. Приказчик Юсуф, первым сообщивший ему об убийстве, получил звонкую оплеуху.
Долговязый Юсуф, рабски преданный хозяину, заскулил и отошел в угол.
— Собака, — прорычал взбешенный Кучук, — повтори-ка еще раз!
В складках занавески, отделявшей жилую часть от торговой, показалась бледная Саида. Юсуф скороговоркой повторил свой бессвязный рассказ, предвкушая сладость новой затрещины (хозяйская рука всегда сладка, — учил его Кучук).
— И он погиб? — спросил купец, обливаясь холодным потом.
— Хозяин, — сказал дрожащий Юсуф, у которого ум зашел за разум, — я этого не могу знать. Мне известно одно: голова отделилась от туловища.
— Значит — погиб?
— Не знаю. Мне передавали, что отрубленная голова все повторяла: «Нет, нет, нет!»
«Избить этого балбеса — только себе в убыток», — подумал Кучук и подал Юсуфу знак, чтобы убирался отсюда.