Согум спрашивает:
— Когда же ты вернулся, Даур?
— Ночью…
Крестьянин чуть не подскочил.
— Что с тобой, Согум?
— Ты говоришь, что приехал ночью?
— Да, ночью.
Темур обнажает спину.
— Однако здорово ты работаешь плетью! — говорит он со злобой.
Даур отступает на шаг.
— Да вы с ума сошли!.. Когда это тебя?
— Будто не знаешь? Вчера.
— Где?
— У лавки проклятого Кучука-эффенди.
— Что ты там делал?
— Мы с Согумом хотели послушать, как они чешут там свои языки.
— Кто это «они»?
— Кучук, дочь-красотка и разные вороны…
Даур проводит шершавой ладонью по загорелому лбу.
— Разве у них были гости? — спрашивает Даур.
— Были.
— А вы уверены?
— Они долго там шушукались… — Темур уставился на Даура острым испытующим взглядом. — К ним приехал еще один всадник… Он и огрел меня.
— И ты думаешь, что этим всадником был я?
— Я ничего не думаю, — уклончиво ответил Темур.
Даур постоял в нерешительности: продолжать разговор или нет? Ясно, что он обманут. Теперь видно и слепцу, что Саида вчера солгала. Но только ли вчера?
Губы у Даура синеют от злости, голова падает на грудь от стыда перед честными людьми, которые стоят перед ним.
— Вот что, — говорит он приглушенно, — вчера я был на Пицунде. Все видел своими глазами. Я плакал на свежих могилах. Там нынче моя душа, а не здесь… Так вот, клянусь теми могилами: не я ударил плетью Темура, не было меня среди этих черных воронов!
Темур поднялся и поцеловал Даура в лоб.
— Прости нас, — сказал он тихо.
22. ПОЛУНОЧНИКИ
Дверь осторожно приоткрывается, пламя свечи колеблется. Из окна на дубовый пол льется лунный свет; дальние углы комнаты мрачны, словно огромные дупла.
Князь вскидывает голову. Усталые, воспаленные глаза плохо видят в полутьме.
Кто-то стоит в дверях, как бы не решаясь войти. Келеш ждет. Вот в лунном свете показывается Батал. Он ступает так, словно не уверен, идти ли дальше.
— Почему ты медлишь? — спрашивает Келеш и склоняется над письмом.
— Я не один, — говорит Батал.
— Кто же там еще?
— Тут со мной двое…
— А что им надо?
— Хотят говорить с тобой…
Келеш продолжает писать. Трубка дымит, в деревянной пепельнице много пепла. Свеча в бронзовом подсвечнике оплыла, украсилась потеками. Часы с изображением льва показывают далеко за полночь. Они громко тикают, а вокруг тихо, как на морском берегу в лунную августовскую ночь…
— А завтра? — говорит Келеш. — Лучше завтра…
— Великий князь! Они утверждают, что дело важное и неотложное…
— Выслушай их сам.
— Они хотят говорить только с тобой… Это очень и очень важно — так сказали они…
Князь досадливо пожал плечами: дескать, делать нечего — придется выслушать.
Батал, повернувшись к дверям, махнул рукой. Вошли двое. Они вошли точно призраки и направились к князю. Черные тени быстро-быстро поползли на стены, со стен — на потолок. Князь увидел перед собой двух бледных людей; они дышали часто и тяжело.
— Бирам? — спросил Келеш, заслоняясь ладонью от ярко горящей свечи.
Он узнал старого рыбака, отца своего стражника. Князь не забывал о том, что Бирам одним из первых явился на защиту крепости в день нападения турецких кораблей. Это честный и мудрый человек, безропотно переносящий лишения жизни. Князь помнил и его немногословную речь, обращенную к защитникам крепости, речь мужественную и ясную… Если бы не такие люди, то князю пришлось бы очень худо… И, наконец, не кто иной, как Бирам, сообщил ему о возвращении Аслана…
— Да, князь, я Бирам — промолвил рыбак.
— А другой?.. Постой, мне знакомо твое лицо… Где я тебя встречал? — обратился князь к Темуру, стоявшему поодаль.
— Несколько дней тому назад я приходил к тебе с просьбой, да перейдут на меня твои болезни.
— Твое имя?
— Я — Темур из села Дал.
Князь откинулся на спинку кресла и остановил свой взгляд на Батале. Лицо царедворца казалось каменным. «Что за чертовщина! — подумал Келеш. — Почему я должен заниматься беседой с каким-то Темуром из Дала?»
— Постой-ка, дружок, — сказал раздосадованный Келеш, припоминая свой разговор с Темуром, — не ты ли жаловался мне на Маршанов?