— Это ваш сын? — спросила я строго.
— Да, мой, — последовал ответ.
— Его имя Есыф?
— Верно, Есыф.
— Он учится в школе?
— Учится.
Ответы его следовали после небольшого раздумья, произносились ровным голосом.
— А в школу ходит?
— Не ходит.
— Вы его отец?
— Да. А вот его мать.
Он указал на женщину тростниковым чубуком своей трубки.
— Вы знаете, что существует закон о всеобщем обязательном обучении?
— Разве? — спросил Базба удивленно.
— А как же!
— Ты меня очень напугала своим допросом. Я боюсь милиции. Вот и позабыл о законе. Вернее, перепутал его с законом о всеобщем поддержании жизни. Мальчик-то помогает мне по хозяйству. Без него нам пришлось бы худо…
Он говорил и улыбался.
Я не сразу его поняла. Но когда, как говорится, до меня дошло, то мне стало ясно, что я села в лужу. Не так с ним надо было разговаривать. Этого старого лиса законом о всеобщем обучении не проймешь.
— Деточка, — сказал он чрезвычайно снисходительным тоном, — ты шла лесом, устала. Обеспокоила себя ради моего сына. Прошу тебя, отдохни немного, поешь с нами что бог послал, а там уж поговорим, о чем будет угодно. А?
Светлана поторопилась ответить: разумеется, это верно.
Машь выдохнул клубы серого табачного дыма, в его глазах промелькнула хитринка.
— И отлично, — сказал он тем же ровным голосом. — Вы очень умные, рассудительные девушки. Верно, что девушки? Не замужем еще?.. Ну, стало быть, не ошибся.
В продолжение нашего разговора Есыф стоял поодаль и молча наблюдал за нами. Потом принялся помогать своей матери. Они вдвоем принесли из кухни холодную мамалыгу, жареный сыр и вино.
По обычаю, мы вымыли руки перед тем, как сесть за стол.
Машь говорил о том о сем, жаловался на нездоровье, на болезни скота и птиц, на плохую осеннюю охоту. Светлана, словно невзначай, обратила мое внимание на добрую дюжину свежих турьих рогов, сваленных на крыльце. Я слышала, что охота на туров — браконьерство. Хитрец Базба, от которого ничто не ускользало, заметил:
— Я очень люблю турьи рога. Их продает один охотник из Буковой Рощи. Знаете такое село?
И продолжал преспокойно есть и пить.
«С ним надо держать ухо востро», — решила я.
Хозяйка рьяно прислуживала нам, и мы не смогли ее убедить присесть к столу.
— Хозяйка должна стоять, — твердила она. — Кто же иначе будет подавать?
Машь провозгласил тост. Он пожелал мне всего, всего наилучшего — обычная формула застолья. А потом ввернул «деловое слово»:
— Вы очень побеспокоились. Из-за кого же? Из-за него. Из-за этого вот мальчика. Вы оказали мне большую честь. Я все понимаю, хотя и безграмотен… Вон стоит мальчик. Несмышленый еще, а внимания требует. А главное — ему в жизни путь нужен. Верный путь. Школа — хорошо, но ведь одной школой сыт не будешь. Разве мало таких, которые бродят по свету неприкаянными после того, как окончили не одну, а сразу три школы?
Я решительно возразила — решительно по существу, а не по форме. В этом смысле я учла свою неудачу. (Светлана сказала мне позже, что я становлюсь человеком Востока быстрее, чем это можно было предположить.) Мои доводы сводились к признанию того простого факта, что учение — свет, а неучение — тьма.
Базба замахал руками. Что, говорит, мы не знаем пользу науки, что ли? Все дело, говорит, в том, что помощник нужен.
Спрашиваю:
— Помощник? По хозяйству?
— Хотя бы и так.
— Другие же посылают детей в школу…
— У меня, — говорит, — дело обстоит совсем, совсем иначе. Надо его моему ремеслу обучить.
— Какому же?
— А кости вправлять.
— Знахарству?
— Зачем знахарству? Медицине.
— Для этого врачи существуют.
Машь не сдержал накипавшего раздражения.
— А что доктора умеют? — крикнул он, указывая на парящего в небе кречета. — Вот он летает, а моих цыплят не трогает.
— Почему не трогает?
— Потому что есть у меня наговорное слово. У соседей всех цыплят перетащит, а моих обойдет. Видишь? Квочка спокойна.
— Чепуха все это!
— Что она сказала? — обратился Машь к Светлане.
— Это удивительно, говорит.
— Еще бы! — Машь ударил указательным пальцем по столу, словно выговаривал нам. — Вы очень грамотные, но разум у вас младенческий. Вы не обижайтесь, девушки. Вот проживете с мое и поймете, что важны и цыплята, важны и кости, которые надо вправлять, — словом, много важных вещей на свете… Пускай наша русская гостья запомнит год, день и час. И мои слова. Вот что скажу…
Он взглянул на меня каким-то особенно острым взглядом, от которого у меня похолодели руки, и медленно-медленно, процеживая слова сквозь плотно сжатые зубы, сказал: