В конце письма две папиных строчки… Милые, хорошие строчки! Сдержанные. Мужские…
В эту ночь спала блаженнейшим сном праведника.
К моей старушке приехал сын. Она молится на него. Считает его большим человеком, совершенно не представляя себе, где и кем он работает. «Большой человек», — и этого для нее достаточно.
Сын оказался симпатичным человеком лет тридцати пяти. Он сказал, что работает инженером на Сухумской гидроэлектростанции.
— Сладкий, как сахар, — с умилением говорит старуха о своем сыне.
Во всяком случае, могу засвидетельствовать, что он крайне внимателен к ней. Периодически присылает через своих знакомых посылки и деньги. Она часто показывала мне его фотографии. На одних он изображен солдатом, на других — в гражданском костюме…
Сын приехал поздно ночью, а утром постучался ко мне.
— Можно вас пригласить на завтрак? — спросил он.
Худой, высокий, с лицом мексиканца: черные волосы с боковым пробором, усики, и смуглое лицо, и костюм по последней моде. Инженер чуточку картавил, и это даже шло ему.
— Вы — Нурбей Ясонович, — сказала я уверенно.
— Верно. А я знаю только ваше имя. Мама не признает отчества.
— Мое отчество — Андреевна, но ничего не буду иметь против, если вы его опустите.
— Отлично!.. Так вот, Наташа, давайте завтракать.
Старуха была вне себя от радости. Она носилась между домом и кухней с тарелками, ложками, вилками…
— Я рад, что мама теперь не одна, — говорил инженер за столом. — Не знаю, приятно ли вам здесь, вернее, удобно ли? После города трудно привыкать к деревенскому житью-бытью…
— Я довольна, — сказала я.
— А я не очень. Представьте себе: рожден я в этом самом доме, бегал по этой самой росной траве, гонял буйволов, а приезжаю сюда как в заброшенный край. Недостает водопровода, освещения, ванной. Понимаете?
Он положил на мою тарелку полкурицы. Я запротестовала. Не обращая на это внимания, подлил помидорного сока, придвинул ко мне мамалыгу. На столе появилась даже картошка.
— Это сюрприз, — сказал инженер. — Жарил ее лично я. И привез ее тоже я лично. Вы любите картошку?
— Очень.
— А теперь — ваше здоровье!
Мать сидела и смотрела на нас блестящими от счастья глазами. Он ел торопливо, а потом, словно спохватываясь, откидывался на спинку стула и продолжал беседу.
— С утра, Наташа, я был занят чудными мыслями. Каждый раз, когда приезжаю сюда, узнаю: то одного из соседей нет, то другого… Умирают люди. Физический закон! А я никак не могу привыкнуть к этой мысли. А вот скоро недосчитаются и меня.
— Ну, почему же скоро?
— Двадцать лет. Тридцать. Пусть сорок! Разве это не скоро?
Он поднял стакан с вином. Высоко поднял.
— Иногда, Наташа, я боюсь смерти. А вы?
Я призналась, что мне и в голову не приходила мысль о смерти.
— Пью за вас! — крикнул он. — Не подумайте, что я пессимист. Но я ненавижу вечно улыбающихся оптимистов. О смерти думать надо!
— Почему?
— А так, для порядка. В этом доме умер отец. А мне казалось, что он будет жить вечно, веселый и здоровый. Я воевал. О смерти не думал. Теперь же, потеряв отца, призадумался. И очень крепко.
— Это возрастное, — пошутила я.
— Возможно… Мне хочется пить. Вчера мы тут с друзьями малость не допили.
— Как? Вы были здесь с друзьями?
— Да. Чтобы не тревожить вас, мы устроились на кухне.
— Спасибо! — сказала я. — Мысленно поднимаю за вас бокал.
Старуха принесла фасоли. Сын от радости зааплодировал, как на стадионе. И вскоре бил себя ладонями по губам, пытаясь потушить перечный пожар. Но тут же обратился к более верному средству — вину. И тогда немножко успокоился.
— Скажите, Наташа, что делается в школе?
— А что?
— Да нет, просто так. Перестройка, говорят…
Я рассказала о школе более или менее подробно, растолковала суть перестройки, о которой он знал только в общих чертах из газетных статей…
— Это хорошо, — сказал он. — Мы из наших детей воспитывали неженок. Это ужасно. Надо, чтобы они засучили рукава с детских лет. Не знаете, кто сейчас работает в отделе народного образования?
— Сейчас нет такого отдела. Есть отдел просвещения.
— Это одно и тоже… Гунба?
— Кажется.
— Мой товарищ! Вместе сидели за одной партой. А ваш директор поймал свою жену?
— Разве он охотник?
Инженер уставился на меня.
— Я вас обидел? — спросил он.