— Вам нужна любовь? — смеясь, спросила я.
— Отчего бы и нет! — живо отозвался директор. — И любовь тоже. Только имейте в виду, что мне не пятнадцать и не двадцать лет. Просмотрите толстые журналы. Царствуют по преимуществу сантименты начала девятнадцатого века. В романах я не нахожу глубокой философии наших дней. Слишком чистенько и гладенько все изображается.
— Мы должны иметь перед собой идеалы, Кирилл Тамшугович.
— Умоляю вас, — проговорил он, — не пытайтесь равнять меня с детьми. Посмотрите: я сед. Поглядите в глаза. В них уже старческий холод. Разве нельзя учить, так сказать, и от противного? Как в некоторых математических задачах. Я не литератор, — продолжал Кирилл Тамшугович, — но знаю, что вся мировая литература на протяжении четырех тысячелетий — это еще с египетских литературных памятников! — повествовала о различных превратностях судьбы. Но были и трубадуры, те, что на пирах пели. Но они позабыты. Вы понимаете, позабыты! И никто не в силах воскресить их. Когда я все чаще читаю, что необходимы конфликты в книгах, с этим соглашаюсь всей душой.
Он шел и говорил. Ему уже не нужны были мои вопросы или возражения. Неожиданно он открывался с новой стороны. Под его грубоватой, вернее, угловатой внешностью все явственнее различалась чувствительная душа.
Кирилл Тамшугович неожиданно остановился, преградив мне дорогу.
— Знаете, Наталья Андреевна, я иногда думаю о стиле. Стиль — очень странная штука. Такая же странная, как человек. Как бы все это объяснить?.. Вот я очень люблю женщин…
Я поразилась такому обороту.
Но он, не давая мне возможности вставить слово, поспешно добавил:
— Нет, нет, я имею в виду отвлеченную женскую красоту. А не определенную женщину конкретно. Знаете, какой вопрос я задал себе в Лувре? Вот какой. Существуют на свете три женских портрета, которые восхищают меня. Какой из женских портретов, спросил я себя, хотелось бы повесить в своей комнате? Не правда ли, странный вопрос?
— Да, необычный, Кирилл Тамшугович.
Он продолжал:
— Во-первых, что это за портреты? Вы о царице Нефертити слыхали? Она была женой египетского фараона Эхнатона. Сохранился ее скульптурный портрет работы Тутмоса. В «Огоньке» печатали снимок. Не знаю, была ли Нефертити красавицей, но Тутмос изобразил ее почти богиней. Вторая богиня — это Джиоконда. Она в Лувре. Джиоконда потрясает. Своим лицом. Глубиной души. Умом. А третья… Кто третья? Как думаете?
— Наверное, Сикстинская мадонна…
— Нет. «Мадам Самари» Ренуара. Которая в Москве.
Мы двинулись дальше. Из-за кустов показался какой-то человек. Он стремительно пошел нам навстречу, словно хотел столкнуться с нами.
Человек поздоровался с директором по-абхазски и что-то сказал ему скороговоркой. И тут же исчез, перейдя через дорогу. Это был Машь Базба.
Кирилл Тамшугович казался смущенным.
— Что сказал этот Базба? — полюбопытствовала я.
— А вы его знаете?
— Да, была у него дома. Кстати, его сын опять пропускает занятия. Что же он сказал, Кирилл Тамшугович?
Он пожал плечами.
— Какую-то чушь.
— А все-таки? — настаивала я.
— Он сказал… Как бы точнее перевести? Он говорит: «Сказанное слово не пропадает. Оно долго ищет пристанища и найдет его непременно. И тогда сбудется сказанное».
— Все?
— Все!
— Бог с ним, — сказала я, припомнив глупое предсказание Базбы.
— Так о чем же это мы? — пытался вернуться к нашему разговору Кирилл Тамшугович. — Да! Так вот, стало быть, о женских портретах. Я бы выбрал портрет Самари. Он такой розовый. Необычный. В этих портретах отобразились не только три эпохи, но и три взгляда современников. Три различных видения. Три точки зрения художника. Они одна другую не исключают, но строго соответствуют своему времени, духу времени. Так вот, мне ближе всего, понятней и притягательней портрет Самари. Я бы его повесил у себя дома. Именно этот портрет из трех. Вам моя мысль ясна? Говорите прямо, я физик и в этих вопросах могу ошибаться.
Я честно сказала ему:
— Знаете, Кирилл Тамшугович, в том, что вы сказали, много нового для меня. И мне кажется, что вы правы. Искусство имеет право на жизнь, если оно современно… Так ведь?