— Говорят, что я ухаживаю за вами, — сказал Кирилл Тамшугович. — Говорят, что вы с ума меня свели и я осыпаю вас золотом.
— Что-то золота не замечала, — сказала я, смеясь.
— И я тоже, хотя мне приятно было бы осыпать вас золотом. Я поначалу обиделся…
— За себя? — перебила я его.
— Нет, за вас.
— Спасибо.
Он побарабанил пальцами по столу. Опустив голову, смотрел на меня исподлобья.
— А что, если эти самые сплетни имеют под собой какую-то почву?
— Вы хотите сказать, нет дыма без огня?
— Да… Именно, нет дыма без огня. Давайте выпьем за сегодняшний вечер. За огонь. За дым. За этот дождь. За лужи во дворе. За свет керосиновой лампы. За тишину.
Вдруг донеслось хорошо знакомое:
— Айрума! Айрума! Айрума!
— Что это? — спросил Кирилл Тамшугович.
— Шанаф медведей пугает.
— В такую погоду?
— Да, и в такую.
— В таком случае и за Шанафа. За его упорство… Если не обидитесь, Наталья Андреевна, выпью и за ваши музыкальные пальцы. Не запрещайте мне этого.
Глаза его стали добрыми-добрыми.
И опять это настороженное: «Айрума! Айрума! Айрума!»
Мы оба прислушались. И почему-то расхохотались. Чокнулись и продолжали хохотать. Смешной этот Шанаф… Медведей боится. А мы ничего и никого не боимся…
И в эту самую минуту все и решилось. Глядя на Кирилла Тамшуговича, я сказала себе, что люблю его. Люблю — и все.
У меня не было времени анализировать свое чувство. Ведь можно же в таких случаях обойтись и без анализа?
— Айрума! Айрума! Айрума!
Нет, смешной этот Шанаф. Нельзя же всю ночь медведей бояться и со страху пугать их…
Мы чокаемся. Еще и еще раз…
5
Декабрь.
Шапка на горе Бабрипш значительно увеличилась, стала наползать ей на лоб. Окрестные горы тоже покрылись снегом. И все-таки в солнечные дни — а их в декабре немало — вполне можно было довольствоваться демисезонным пальто. Однажды вышла из дому в одном шерстяном платье. Правда, местные жители не оценили этой отваги: они просто удивлялись моей странности. Больше всех Смыр. Она не могла взять в толк, как это можно ходить зимой в одном платье. Я это гордо объяснила своей закалкой. Но когда вошла в класс, продуваемый ветрами всех четырех сторон света и до чертиков продрогла, я дала себе зарок не валять больше дурака и одеваться потеплее.
Ученики простуживались все чаще. Многих мы, учителя, навещали на дому, выясняя, требуется ли врачебная помощь. Все сведения о больных учениках немедленно передавались сельскому врачу, а он принимал необходимые меры.
Большую помощь оказывали нам депутаты сельского Совета. Подбросили дров, и не только школе, но и учителям. Это была трогательная забота. Председатель Совета объяснял ее так: село завершило, притом успешно, все полевые работы, и теперь не стоило большого труда помочь школе и учителям.
Я предложила оклеить стены обоями. Мне стали доказывать, что в местном сыром климате обои не годятся. Однако я настояла, а Георгий Эрастович и Кирилл Тамшугович поддержали меня. Было решено провести оклейку стен силами учеников в дни зимних каникул.
Я уговорила свою старуху разрешить оклеить и мою комнату. Она согласилась без особого энтузиазма, но, когда увидела обои, просияла. Ее пленили золотистые розы на бледно-салатовом фоне. Я же скрепя сердце купила их у Романа, ибо что-нибудь попроще, посовременнее нельзя было достать «в системе Абхазского общества потребительских союзов». Засучив рукава взялась я за работу, и в течение одного воскресного дня моя комнатка приобрела вид будуара в стиле восемнадцатого века. Как бы там ни было, стало в комнате теплее.
Дни сильно уменьшились. В восемь вечера уже темно. Ночи длинные, темные, шакалы воют надрывнее, подступают к самому плетню, таскают кур, цыплят, индюшек.
Занятия идут нормально. В седьмом руководительницей являюсь я. В общем, это неплохой класс. Возни не так уж много. Но иногда ученики ставят меня в неловкое положение. Вот один такой пример.
После урока подходят ко мне девочки и спрашивают, что такое любовь. Я ответила так: любовь — хорошее чувство, это чувство большой дружбы. А как же еще объяснить? Девочки вроде бы удовлетворились моим ответом.
Но на следующий день подымается одна из них и задает вопрос:
— Наталья Андреевна, женщина без любви может жить?
А сама едва сдерживает смех.
— А как думаешь ты?
— Не может! — отрезает она.