Шипение разъяренной змеи доносится из-под шали, в смуглой руке взлетает небольшой кинжал.
— Не подходи, Ермул-паша! Не подходи, я убью! — голос Тотай срывается в визг. Охраны здесь полный дом, и убить она может разве только себя, и то — вряд ли успеет…
Ермолов отдает свечу Маржанат и стоит, склонив голову и скрестив на груди могучие руки. Должно быть, русский счел бы его позу угрозой — взметнувшись против него на ковре, Тотай мала, как распушившийся храбрый воробушек. Но у кумыков князь не должен сидеть в присутствии женщины, и она умолкает — враг оказывает ей уважение. Опускается блестящая сталь, тихо стукнув, кинжал падает на ковер.
Плошка с маслом почти догорела, углы комнаты тонут во мраке.
Заговаривает Ермолов по-русски, спокойно и медленно, только голосом его можно резать шелк, как подлинной гурдой, клинками которых славятся кумыкские оружейники.
— В Кака-Шуре, Тотай, я был гостем вашего князя и твоего отца и считал их друзьями русских. Ты обижена мной, но послушай и рассуди, мог ли я поступить иначе?
Закрывая лицо, она отворачивается. Гордо. И отвечает — на родном языке, но показывая, что понимает вопрос.
— Не друг отцу моему вор и предатель.
Ермолов смеется.
— Так ли ты говорила, когда я гостил у вас? И сговаривал тебя у твоего отца?.. Мне казалось, я тебе не противен. И ваш шамхал говорил мне тогда то же самое.
— Я замужем! — вскрикивает Тотай. — Ты украл меня из дома мужа! Чужие уздени украли, но все знают, что это ты!
— Все так, — соглашается он и серьезно и строго кивает. — Только разве у вашего народа в чести брать сказанные слова обратно? Что я должен был сделать, узнав, что обещанная мне девушка выдана замуж? Твой отец обещал, Тотай, обещал при свидетелях!
Долгая тишина виснет в комнате.
— Ты гяур, — наконец не слишком уверенно отвечает Тотай. — Отец спрашивал, ему сказали, что меня нельзя отдавать за уруса, если он не согласен обратиться в истинную веру.
Медвежьи глазки сверкают суровой насмешкой.
— Ты хочешь сказать, твой отец не знал, когда обещал мне? Тотай, весь Кавказ знает, что у меня уже была жена из кумыков! Как у вас называется — мута?.. В Тифлисе остался мой сын, сын здешней женщины. Чего не знал твой отец, когда мне обещал?
Отвернувшись гордо, прикрывая лицо рукавом, Тотай больше не отвечает. Но огромные и раскосые черные глаза ее снова блестят слезами.
— Молчишь, — уничтожающе бросает Ермолов. — Ты так же молчала, когда твой отец обещал мне тебя!
— Ермул-паша, это было согласие. По обычаю, девушка не должна говорить, — примирительно замечает Маржанат. И тотчас же жалеет, что вмешалась: Ермолов качает полуседой львиной гривой, кривит губы в усмешке.
— Значит, ты была тогда согласна, Тотай? Тем хуже! Разве что-то потом изменилось?
Маржанат стоит уже возле Тотай, прикрывая ее своим старческим высохшим телом — ей не хочется слышать то, что она слышит, ей не хочется видеть того, что может последовать. На всем Кавказе сейчас нет иного государя и бога, помимо генерала Ермолова.
— Наш князь считал тебя другом. А ты опозорил меня. Ты опозорил мой род, — страдальчески шепчет Тотай. — Зачем ты это сделал?
— Твой род опозорил себя и тебя, — отвечает ей резко Ермолов. — И шамхала вашего заодно. Как могу я теперь верить вам? Как я должен теперь оценить ваши клятвы? Вы принимали присягу. Вы клялись в верности русскому императору.
Тотай в ужасе вскакивает, жмется к стене, раскинув руки под шубой, как пушистые крылья.
— Это не то! Наши клятвы… Ермул-паша, ты не то говоришь! Ты украл меня, значит, ты и начал войну!
— Разве я преступил свое слово? Или даже молчание?
— Ермул-паша! Это не то! Я всего только женщина!
— А там всего только царь. И такой же гяур и урус, как и я, — саркастически прибавляет Ермолов. — Вот и думай, Тотай, каких дел натворил твой отец. И как я теперь могу верить вам всем, когда, на поверку, все вы одинаковы?
На дрожащих пальцах сверкают кольца, звенят серебряные браслеты — тонко и жалобно. Тотай тянет руки, бессильно, беспомощно, вот-вот упадет на колени.
Но Ермолов, пожав плечами, разворачивается и уходит.
Тотай бессильно опускается на пол, назад — на ковер, подбирает ноги, обнимает руками колени. И плачет — навзрыд, уткнувшись лицом, кусает тонкое кружево шали.
— Это я виновата, — всхлипывает она. — Он придет — мой муж, Искандер. И отец мой придет, может быть, и с другими узденями… Их всех убьют, всех, всех! О, несчастье, несчастье…
— Глупая, — возмущается Маржанат. — Ты всего только женщина!..