Через два поворота коридора в кабинете генерала Ермолова — тишина, лишь сквозняк шелестит в бумагах. На походном столе — астральная лампа, в остальном же обстановка местная, лари, ковры да диван, на котором Ермолов частенько проводит ночи. Не то, что в Тифлисе, где он, всю жизнь промыкавшийся по бивакам, наконец-то осел на долгую жизнь. Одинокую, холостяцкую — но устроенную. Здесь же дом, конечно, ему отвели богатый, но быт, все едино, устроен по-дикому. Впрочем, Ермолов привык. Денщик Софронов, уходя ночевать на куче ковров в коридоре, оставил распахнутым настежь окно, и Ермолов в мундире и накинутой бурке — в кабинете прохладно.
По ночам, только выпадет время, корпусный командир — либо с книгой, либо пишет дневник. Не нынче — нынче набрал документы, отложенные адъютантами на завтра. Что-то править, что-то сверить, с чем-то просто надобно ознакомиться.
Но судьба документов незавидна — и хочется, и не можется уделить им внимание. Перед глазами мелькают черные косы, вьются длинные прорезные расшитые рукава и сверкают лукавые, искристые очи — как плясала Тотай в доме шамхала селения Кака-Шура для важного русского гостя! Скользила лебедью по дорогому ковру, точно крылья, изгибая точеные руки. Не подымая глаз, улыбалась из-под рукава — и легко и смущенно румянились нежные щеки. Дочь узденя, а не княжна, она прислуживала важным гостям, подавала еду и воду и почти все время в Кака-Шуре была где-то неподалеку. И взгляд от нее не отрывался, будто не плясала, а ворожила горянка, будто взмахом расшитого рукава затмила разум и выкрала душу…
Ах, Тотай, что же здесь из-за тебя натворили? Русский боевой генерал, корпусный командир, православный христианин — а чужую жену утащил не хуже любого здешнего горца!..
На Кавказе много красавиц, всех не переворуешь. И красть незачем — мирные князья первым делом хотели оженить русского командира, наперебой предлагали и дочерей, и иных девок и даже калым готовы были не спрашивать. Но из-за Тотай он бы мог свернуть и Кавказ! Не оттого, что красива, хоть она и красавица. Сюйду тоже была хороша — залюбуешься! И тиха, послушна, ласкова — все, как ему обещал, а ей повелел шамхал Тарки… Не в том дело — Ермолов знал, что Сюйду его боялась. Не сказала, конечно, ни разу. Сына родила — богатырь! — и позволила окрестить по-русски, как и договаривались. Но — боялась. Жить в Тифлисе так и не привыкла, русский выучить не сумела, часто плакала, торопливо утирая слезы, стоило ему войти. Скучала, если он уезжал, но не по нему самому — а просто по мужу, негоже женщине подолгу бывать в разлуке…
Сюйду он отпустил, уезжая на время в Россию. Одарил богато — по уговору — и отпустил обратно к отцу. Сюйду, кажется, вышла замуж, едва миновали положенные разведенной мусульманке идды. Может статься, она теперь вполне счастлива. Сына даже не навещает — остался маленький Бахтияр на руках денщиков, а Ермолов снова один.
В Кака-Шуре подумал — не ум ли за разум, когда увидел в миндалевидных раскосых глазах, столь скромно опущенных долу, интерес неподдельный. Любопытство, перерастающее в восхищение. И радость Тотай была искренна, когда он вежливо отвечал на приветствия и благодарил за услуги и прекрасные танцы — он готов был бы прозакладывать голову, что она была искренна!..
Ранним утром нашел Тотай у реки, набирающей воду в обливной, большущий кувшин. Насторожилась, услышав шаги, склонила голову набок, опустила руку в прозрачные струи — от восходящего солнца самоцветные искры загорались вокруг тонких пальцев. Брызнула заливистым смехом, плеснула водой из смуглой ладони и убежала, исчезла, растворилась в цветущих над речкой акациях, легконогая, как горная серна.
Если бы не торопился так к мятежной Акуше — мог бы взять ее в жены тогда же, отправить в Тифлис, как он поступил с Сюйду еще в первый Акушинский поход. Но тогда шли силами половины корпуса, долгими, трудными переходами, в Тарках остановились на дневку, а из-за непогоды застряли на целых семнадцать дней. Было время расчесть и подумать!
В этот раз он, с двумя некомплектными батальонами при всего восьми пушках, мог рассчитывать на одну лишь внезапность. И на то, что, при его грозной славе, никто не ждет такой самоубийственной дерзости — явиться в непокорное княжество столь малым отрядом!.. С каждым днем промедления возрастала опасность, что мятежники узнают о его истинных силах.
Мирные горцы Кака-Шуры его акушинцам не выдали. Зато Тотай отобрали.
Если бы он был уверен, что останется жив, он бы взял ее сразу. Усомнился бы в верности кака-шуринских узденей — он бы взял ее сразу. Но, сомневаясь в одном и не сомневаясь в другом, он увел в горы свои два некомплектных батальона, оставив Тотай в доме отца и уговорившись о свадьбе при возвращении.